 НАПИСАТЬ АВТОРУ
Содержание
* РЕЗИНОВЫЙ ПОПУГАЙ
* КЛУБНИЧНАЯ ПРОГУЛКА
* ВДОВА
NEXT
 РЕЗИНОВЫЙ ПОПУГАЙ
Зимой хоронить любимую легче. Если бы Света умерла весной
или летом, я бы просто не пережил. А сейчас её душа
растворилась в белом низком пейзаже, слилась с ним. Ничего не
цветёт, не зеленеет, не напоминает о сочности жизни.
Голова забита мелкими деталями, которые в иное время и не
вспомнишь. Они давят на сердце и на глаза. Плачу.
Юркие серые глазёнки шарят по комнате.
-- Ой, какая цацка! -- Света замечает на тумбочке мой
сувенир: пёстрого резинового попугая-пищалку. Она собирала эти
детские безделицы, я привозил их отовсюду. Нам с попугаем
достаются пылкие поцелуи.
Вот и могила. Для неё. Юрик сжимает мне предплечье, Вера
шепчет: «Держитесь». Они правы: я плохо держусь. Обмяк,
скуксился, сгорбился.
Кроме попугая, ни одного связного фрагмента. Клочки.
Варит фасолевый суп.
Надевает чёрные лакированные босоножки.
Работаю за столом, а она подкрадывается и кусает за ухо.
Наконец-то! Целый эпизод! Проигрыватель. Штраус. «Жизнь
артиста». Мы со Светой вальсируем между шкафом и детской
кроваткой, а сынишка пристально наблюдает со стула. Вдруг он
слазит, становится рядом и принимается в точности повторять
мои движения. Света останавливается, прижимается ко мне (а на
ней салатный халат с виноградными гроздьями и сиреневые
тапочки с бубенчиками),-- и мы смеёмся, а пацанёнок всех
звонче.
Она умерла молодой. Не зря терпеть не могла февраля,
мёрзла, грустила. Второго февраля всё и окончилось.
Я целую жену в лоб. Почему не в губы? Кого я стыжусь? Но
целую в лоб.
Всё. Трое дюжих, для которых мёртвая Света – заработок,
опускают гроб. Знаю, что это не конец, что она будет ждать
меня там. Сейчас это не спасает. Я прощаюсь всего лишь с
телом, с оболочкой, с бренным. Но как я любил его.
Всплыло ещё. Она – вся. И вот на фоне стука земли о гроб,
на фоне плечистых парней в фуфайках, чётко-чётко,-- она.
Припрятанная улыбка. Упругие мячики грудей. Я прикасаюсь
губами к плечам: те вздрагивают, как испуганные птицы.
Снова – обрывки.
Катает сына на санках.
Намазывает масло на хлеб.
Хмурится.
Размахивает пляжной целлофановой сумочкой с нарисованным
солнцем и с надписью «Евпатория».
Теперь точно всё. Холмик. Венки. Самодельная табличка с
надписью от руки: «Селезнёва Светлана Максимовна. 9.04.1913 –
2.02.1992».
Мимо проходят две девицы: ярко-красные ногти с блёстками,
бордовые губы, курточки с неисчислимыми заклёпками.
Останавливаются, читают табличку, одна бросает:
-- Бабулька года до восьмидесяти не дожила. Нам бы так.
-- Куда там,-- ухмыляется другая.—В тридцать подохнем.
Юрик порывается грубо послать их вон, но я не даю: сами
уйдут.
Сажусь на скамеечку у соседней могилы и реву. Меня не
трогают и не утешают: все, слава богу, свои, понимают.
«Бабулька»? Сморщенные руки? Женитьба Юрика на Вере,
внучка, молочные каши и заброшенные игрушки-пищалки?
Нет, вот он, вот он, юркий взгляд, морщины стягиваются в
уголки губ и глаз, Света берёт меня за руку, подмигивает: «А
давненько я не варила фасолевый суп! А, Борь?»
Дуры вы заклёпанные! Она умерла молодой, моя Светочка...
Спряталась от скользкого малоснежного февраля.
-- Вставайте, Борис Палыч! Замёрзнете!
-- Папа, пойдём?
Но кто это сидит на холодной скамье? Во всяком случае не
я. Иначе бы я не видел Свету. Совсем молодая, даже мерещится
салатный халат с гроздьями винограда, она прячет руку за
спиной:
-- Борь, угадай, что у меня?
Я мнусь. Тогда она торжествующе пищит мне в ухо резиновым
попугаем.
Назад к Содержанию
КЛУБНИЧНАЯ ПРОГУЛКА
«И слон невероятной белизны».
(Р.-М. Рильке. «Карусель».)
Неделя дождей сменилась солнечными днями. За эту неделю
шалун-июнь продемонстрировал едва ли не всю свою коллекцию
дождей: от унылой мороси до залихватских гроз. Но вот
оттараторила последняя, и природа отдыхала, как человек после
долгого бега.
А главное, Дениска наконец-то едет гулять в парк! В руках
– полная чашка клубники, густо пересыпанной сахаром. Мальчик
не спеша достаёт ложечкой из сладкого снега красные сердечки и
долго жуёт каждое, растягивая блаженство.
Дениска в прекрасном настроении, и он замечает, что всё,
мимо чего он едет, тоже радуется. На асфальте досыхают
последние лужицы, и, если глянуть вдаль, асфальт похож на
пятнистого толстокожего зверя. Троллейбусы дребезжат стёклами,
слепыми от солнца. Осы так и вьются вокруг клубники, и Дениске
приходится их постоянно отгонять.
А что творится с людьми! Детвора играет в догонялки на
парковых аллеях. Девочка в зелёном платьице, убегая от
толстопузого мальчугана в шортах, спотыкается о бордюрчик и –
бух! -- падает на цветочную клумбу. К ней торопится мама,
reper на ходу сиреневую тапочку – и с босой ногой подлетает к
дочурке: «Лидочка, ты не ударилась?» Лидочка хнычет и трётся о
мамину ногу. Женщина возвращается за тапочкой, а малышка,
подождив, продолжает бегать наперегонки. Мама садится на
лавочку в тени каштана и читает книгу, косясь на игры своей
Лидочки.
Дениску обгоняет негритёнок на трёхколёсном велосипеде.
Папа что-то шепчет ему, и тот возвращается и останавливается
возле Дениски.
-- На! -- негритёнок протягивает импортную зефирину в
шоколаде.
-- На! -- Дениска протягивает ложку с большой
клубничиной.
Оба довольны обменом. Негритёнок едет дальше, Дениска
тоже. Их родители перемигиваются, а оглянувшись, Дениска
видит, как темнокожий мужчина качает головой и вздыхает.
-- Купить тебе мороженого? -- спрашивает мама.
-- Я ещё клубнику не доел! -- отвечает Дениска. – Поехали
к каруселям!
Родители соглашаются с неохотой. Тут у них с сынишкой
почему-то всегда пропадает взаимопонимание: мальчик обожает
смотреть на карусели, а папа с мамой почему-то нет. Ведь это
так захватывает: сначала всякие лошадки, олени, тигры,
осёдланные малышами, начинают медленно вращаться, а затем
разгоняются, становятся плоскими, словно вырезанными из
бумаги, а под конец замирают в ожидании следующих наездников.
И в этот момент у Дениски непроизвольно выступают слёзы, он
сам не знает отчего, вроде кто-то сидит в его глазах и
выжимает влажные тряпочки. Наверное, из-за этого родители и не
любят каруселей.
--- Самолёт! Самолёт! -- раздаётся детский возглас. Все
дети дружно задирают головы – и смотрят на белый карандаш
вверху.
-- Гляди, какой хвост оставляет!
-- Ага, ровный-ровный!
-- Сейчас он расплывётся!
-- Во, расплывается, расплывается! У, жалко!
Как ни затягивай наслаждение, а оно всё равно закончится.
Съедена последняя клубничка, и синяя в белый горошек чашка
ныряет в мамину сумку.
-- Теперь можно и мороженого, -- провозглашает Дениска.
Мороженое тоже клубничное: другого сегодня нет. Ну ладно,
вкус этой ягоды никогда не надоест, мальчик ничего не любит
больше клубники!
Пора возвращаться домой. Не хочется уезжать от цветочных
запахов, от жужжанья аттракционов, от весёлых голосов. Бывают
же такие дни, когда кажется, что не существует неприятностей!
А знаете, какие сны приходят ночью после таких прогулок?
Конечно же, клубничные! И смешные-смешные! Вроде из Дениски
выскочило сердечко, превратилось в ягодку и покатилось по
асфальту. Дениска встал – и побежал за ним! Но вот оно стало
девочкой в зелёном платьице, и поиграло с ним в догонялки. А
затем превратилось в трёхколёсный велосипед – и покатало
Дениску. Тотчас же оно стало оленем на карусели, а потом –
представляете? -- самым настоящим самолётом с мягкими креслами
и с клубничным коктейлем!
Утром рассказал о сновидениях маме, а та не улыбнулась.
Даже показалось, будто в её глазах блеснули слезинки, когда
она мыла его инвалидную колясочку. Наверное, у мамы тоже кто-
то выжимал влажные тряпочки...
Назад к Содержанию
ВДОВА
Цинковый ящик с моим телом забросали землёй.
Оля молодец, что не надела чёрного. Я просил, если что
случится... Я люблю её в этом фиолетовом плаще. Любил.
Она шла домой и не плакала. Она и у гроба не плакала,
каменная вся.
Время для меня перестало идти мерным шагом, года и минуты
не строятся больше в затылок. Я могу увидеть то, что живые
называют прошлым, задержаться на одном мгновеньи, бесконечно
пересматривая его, словно кадр.
В день моих похорон, вечером Оля зашла в нашу комнату,
теперь пустую для неё. Она шла с кладбища пешком, отвергнув
чернополосый автобус, и не плакала.
Первым делом она завела настенные часы. Стала на круглый
стульчик, открыла стекло и прокрутила ключ до отказа. Когда
слезала со стульчика, опрокинула его ногой, и мне стало ясно,
что сейчас прорвётся. Слёзы, бессонная ночь – всё это будет.
Не хочу видеть её плачущей. Она редко грустила, когда я
был рядом. Она обожала, когда я ласкал её жёсткие и короткие,
как у мальчишки, волосы (чёрные-чёрные!), называла меня
дурацкой кличкой «Вовчик», а мне это жутко нравилось.
Хорошо, что она не плакала на кладбище. И сейчас я не
буду заглядывать в бессонную ночь, лучше посмотрю ещё раз, как
она заводит часы.
Сняла цветастые тапочки, стала на зелёный стульчик –
круглый, на трёх ножках. Каменная вся. Провернула лопоухий
ключ. На часах -- семь и одна минута. Стрелка дёрнулась – две
минуты... Закрыла стекло. Часы обрамлены тёмно-коричневой
рамкой с чёрными стеблями. Слезла со стульчика, задела его
левой ногой.
«Когда ты вернёшься, мы сразу же родим ребёночка», --
часто такое писала. До армии не успели: мы поженились в
сентябре, а в конце октября меня забрали.
Наберусь смелости – и загляну в ночь... Нет, не могу. Мы
немного вздорили в последних письмах. Так, пустяки...
Давай ещё раз часы. Зелёный стульчик. Лопоухий ключ.
Проворот. Стебли. Стульчик опрокинут.
Она сейчас заревёт. Я вижу по лицу. Оно набухло, как
смоченная губка.
Почему-то страшно увидеть её в слезах. Загляну в ночь – а
она дрожит и всхлипывает.
Проклятый страх увидеть её плачущей. Или – спящей...
Оля становится на стульчик и открывает стекло.
Назад к Содержанию
NEXT
|
