НАПИСАТЬ АВТОРУ

          ТАКОЙ УЖ СЕГОДНЯ ДЕНЬ...

 Марк  идет  не  торопясь, сегодня даже чуть  замедлив  свой
шаг. Накрапывает дождь и это радует его, как радует все, что
хоть   немного   отличает  этот  день  от   вчерашнего,   от
позавчерашнего,  от  поза-позавчерашнего,   от   бесконечной
вереницы прошлых и будущих дней, недель, месяцев. Он  знает,
что придет секунд на сорок позже, и это нарушит некий, никем
никогда   не  установленный  порядок  движения.  Но  сегодня
повисли  откуда-то  сверху  эти  тонкие  голубые  нити.  Они
ласково щекотят его нос и щеки. таинственным путем проникают
за поднятый воротник пиджака и холодят шею.
 Он  входит  в  длинный узкий коридор и почему-то  улыбается
его  бледно-розовым  стенам. Впереди него  мелко  перебирает
ногами  толстяк, его задница, занимающая всю ширину прохода,
вдвое  шире  плеч. Эту фигуру он раньше не видел,  возможно,
что   это   человек   из   нового   набора.   Толстяк   чуть
замешкивается,  и  Марк  утыкается в его  рыхлое  податливое
тело. в нос бьет запах дешевой жидкости от пота. Но его  уже
кто-то  подпирает сзади. Впереди беззвучно движется вереница
людей:  затылок  —  в  затылок, шаг в шаг.  Тишина.  Но  вот
засветилась дверь в зал. Последняя минута тишины. Почему  он
об  этом вспомнил? Никогда раньше не думал об этом вот  так,
как сейчас: с неудовольствием. Необычно начинается день.  Но
вот  он усаживается на свой, привычно скрипнувший стул перед
темно-коричневым  деревянным  столом,  с   давно   знакомыми
выщербинками  на  торце  и разводами  краски,  напоминающими
лошадиную  морду, и успокаивается. Откидывается  на  жесткую
спинку стула, опять пискнувшего: «Пс-с-с-их», распрямляет  с
хрустом  спину: так будет легче сидеть восемь долгих  часов.
Подлокотников нет, и он привычно кладет руки  на  колени,  а
расслабленные кисти опускает меж расставленных ног. Эта поза
рекомендуется медицинским отделом предприятия, хотя никто не
следит  за тем, как они сидят. Он поднимает руки. складывает
их  в  перехлест на груди, удивляется сам себе.  Чуть  косит
глазами влево: его сосед уже на месте, и, хотя не сделал  ни
малейшего  движения  головой, но  по  тому,  как  передернул
плечами,  сразу  понятно,  что тот  заметил  необычную  позу
Марка.  Не  меняя положения тела, Марк осторожно смотрит  на
соседа  справа.  Тот еще усаживается, причем  так  бесшумно,
словно  сделан  из поролона. Не следовало бы  коситься,  все
равно   по   резкому  запаху  цветочного   одеколона   можно
догадаться, что тот уже на месте. Но такой уж сегодня  день.
И тут он вспоминает, что забыл утром подушиться, и это снова
выводит его из благодушного состояния.
 Большие  часы на стене показывают за восемь, пора начинать.
Но в зале еще тихо, никто не торопится. Он откидывает голову
немного  назад, так будет легче, и только тут замечает,  что
за  столом впереди никого нет. Его взгляд упирается в  синий
пиджак, из которого торчит маленькая лысая голова с красными
лопухами  ушей.  Но этот тип на ряд дальше.  От  непривычной
пустоты,  образовавшейся  перед  ним,  Марк  чувствует  себя
неуютно и с удовольствием наблюдает, как у незанятого  стола
появляется  женская фигурка в сером костюме. Она  появляется
сбоку,  со  стороны надушенного соседа слева и за  несколько
мгновений,  пока  не села и была в пол-оборота  к  нему,  он
успевает  заметить ее тонкий, почти мальчишеский  профиль  с
узкими губами, прямым носом и бледно-розовой щекой.
  Такого  не случалось уже много лет. Марк не помнит,  чтобы
кто-либо  так  сильно опаздывал и проходил по  рядам,  когда
все  уже сидят и можно мельком увидеть лицо человека. Каждое
утро  они  идут гуськом друг за другом, затылок — в затылок,
двигаются  вдоль  рядов, по узким проходам, обтирая  бедрами
края  намертво прибитых к полу столов. Садятся на  место  не
поворачиваясь:  просто  вдвигаются  боком  между  стулом   и
столом.  Вечером  все происходит в обратном порядке.  Каждый
поднимается,  делает  шаг  в сторону,  попадает  в  ряд  уже
стоящих  в  проходе людей, и все дружно,  голова  к  голове,
движутся   к   выходу.   Насколько  он   знает,   никто   не
предписывает, как им ходить, но так уж заведено  издавна,  и
этот  порядок никогда не нарушается. Не только  потому,  что
утром  все еще в полусне, а вечером голова так болит, что  и
повернуть-то  ее  нет сил — им на самом деле  это  вовсе  не
интересно.  И  Марку  не  интересно.  Но  такой  уж  сегодня
выдался   день:  и  этот  славный  дождик,  и  этот  толстый
незнакомец  в коридоре, и эта новенькая, профиль которой  он
увидел.
 Впереди  уже  начали, и он набирает полную  грудь  воздуха,
ненадолго  задерживает  выдох,  прислушиваясь  к  тишине,  и
только  потом медленно выпускает его через нос. При этом  он
не  просто выдыхает, а создает в верхней части горла и  носа
низкий  вибрирующий звук. И это то, что он должен  выполнять
весь день. Это — его работа. Работа, которую делают все, кто
сидит  в  этом  учреждении. За многие годы он привык  гудеть
расчетливо, тратя на это минимум усилий. Он давно установил,
что наилучшее гудение — это долгое продолжительное выдыхание
при  достаточно громком, но в то же время не  очень  сильном
звуке.  Если  выдыхать  слишком  быстро,  то  струя  воздуха
раздражает носовые проходы, щекочет внутри и вызывает  чихи.
С  другой стороны, частые глубокие вдохи приводят к перенасы
щению  крови  кислородом от этого кружится голова  Но  самое
неприятное,  что  гуд  резко  отдает  в  голову.  Уже  через
несколько   минут   затылок   наливается   тяжестью,   мысли
смешиваются, и ты перестаешь что-либо понимать. Через час ты
уже  ничего  не  соображаешь, никакие мысли  не  приходят  в
голову,  тебе ничего не хочется. Наступает состояние,  когда
ты не способен думать, слышать, осязать, обонять
 Во  время  вдохов  он  слышит глухое монотонное  гудение  в
зале,  похожее на гул десятка вертолетов, которые неподвижно
висят  над  крышей.  Как хорошо набрать побольше  воздуха  в
грудь,  потом задержать дыхание и замереть. Это почти отдых.
Но Марк знает, что отдых этот опасен. Несколько таких вдохов
—  и  можно потерять сознание. Он дышит осторожно, медленно,
но  не  глубоко. Он еще не устал и с интересом наблюдает  за
новенькой. Ее руки совершают какие-то однообразные движения.
Самих  рук  он  не  может видеть, но плечи ее  и  предплечья
монотонно движутся, будто она вяжет или прядет. Проходит  не
менее  часа,  и  в равномерном гудении слышится  ему  что-то
тревожное, непривычное. Он быстро догадывается,  что  это  —
хриплые надрывные звуки, которые выходят из горла новенькой.
 Марк  узнает  эти звуки. Так было с ним, так происходит  со
всеми,  кто  начинает прилежно гудеть,  не  поняв  с  первых
минут,  какая это тяжелая работа. Самое неприятное  поначалу
—  не  вибрация,  отдающая в голову,  не  головокружение  от
слишком  глубокого дыхания — это щекотание в  губах.  Воздух
проходит  через нос, но звук резонирует во рту  и  от  этого
тонко   дрожат   губы.  Это  такое  ощущение,   к   которому
невозможно   привыкнуть,  и  которое  невозможно   выдержать
дольше,   чем  несколько  минут.  Избежать  этого   довольно
просто:  надо  сжать посильнее губы. Но тогда  устают  мышцы
лица.  Со временем мышцы так напрягаются, что лицо каменеет,
а  рот  не  разжать.  С годами Марк выработал  сноровку:  он
сжимает губы ровно настолько, чтобы остановить дрожание,  но
так,  чтобы мышцы сильно не напрягались. Во время  вдоха  он
полностью  распускает лицо, так, что даже челюсть  отвисает.
Новенькая  не  сумела этого быстро освоить, и  ей  предстоит
очень трудный день.
 Ровно  через  час почти все встают и делают  гимнастику  на
месте.  Наклоняют  голову сначала к одному  плечу,  потом  к
другому,  поднимают  руки  вверх и трясут  ими,  расправляют
спину.  Марк остается сидеть. Делать упражнения полезно,  но
сегодня  ему  хочется просто расслабиться и  понаблюдать  за
новенькой.  Она поднимается легко, даже резко. Серый  костюм
плотно  облегает  ее  складную  фигуру.  Голова  наклоняется
вправо,  потом  влево, волосы цвета старого  асфальта  мягко
спадают   то  на  одну,  то  на  другую  сторону,   открывая
белоснежный  воротничок блузки и бледную шею. Она  поднимает
тонкие  гибкие руки, встряхивает кистями, как все, но  кисти
ее  вдруг, будто сами по себе начинают крутиться одна вокруг
другой.  Зарядка  еще продолжается, а руки Серенькой  падают
вниз, она медленно оседает. Марк порывается вскочить, как-то
помочь, но тут же останавливает себя. Такого тут еще никогда
не случалось. Да и что он может сделать, ведь для этого есть
специальные  люди. Но помощи не требуется.  Серенькая  сидит
обессиленная  с  полминуты, не больше, затем  распрямляется,
вскидывает  голову,  Марк думает,  что  она  слишком  высоко
держит голову — так долго не выдержать.
  Но  к обеденному перерыву она еще вполне бодра. С заметным
аппетитом,  даже  торопливо, съедает салат,  чашку  овощного
супа  и  рисовую кашу. Высокий служитель, ловко  двигающийся
по   узким  ходам,  чуть  раньше  поставил  и  перед  Марком
пластмассовый подносик с точно такой же сдой. Марк  неохотно
ковыряет  в тарелке и с удивлением ловит себя на мысли,  что
сегодня  вид этой еды, обычно вполне съедобной,  вызывает  у
него  тошноту.  Он смотрит на передних, косит  по  сторонам:
все  неторопливо  поднимают руки ко рту и старательно  жуют.
Он   кривит   брезгливо  губы  и  начинает  есть,   чувствуя
пресность и лекарственный привкус пиши. Но, может быть,  все
это  ему  кажется, и сегодня просто такой день. Он оставляет
еду  почти  не тронутой, и разносчик, как всегда, подошедший
сзади,   даже  на  мгновение  приостанавливается,  удивляясь
такому необычному случаю.
До   конца  перерыва  остается  еще  минут  десять,  и  Марк
откидывается  на  спинку  стула,  расслабляет  мышцы,   чуть
приоткрывает  рот,  равномерно и  бесшумно  дыша,  закрывает
глаза.  Через  несколько  секунд  подбородок  его  отвисает,
блаженная улыбка озаряет лицо. Сейчас он похож на подростка-
дебила или впавшего в детство старика. "Все хорошо», —  едва
слышно  бормочет он и засыпает. Но это не настоящий  сон,  а
дрема,  в  которой он слышит все, что происходит в  огромном
зале,  и точно знает время, когда надо открыть глаза. Сейчас
эта  дремота  не  обычная. Он, словно  наяву,  видит  тонкую
девушку,  стоящую на берегу моря. Ее легкие волосы  и  подол
шелкового  платья развиваются на ветру. Ее  чистый  и  ясный
профиль строг, но губы готовы вот-вот приоткрыться в улыбке.
Ветер   усиливается   и,  словно  под   его   напором,   она
приближается. Все ближе и ближе, вот она совсем рядом. Рукой
отбрасывает волосы и поворачивается к нему. Но перед ним  не
молодая  девушка,  а  старая  тощая  женщина  с  морщинистым
усталым  лицом.  Марк  просыпается  с  чувством  тревоги   и
разочарования.
 И  все же эти несколько минут приносят облегчение. В голове
шумит, но терпимо, а свет в зале кажется ярче. Он с радостью
видит  впереди  себя  новенькую, и  к  нему  снова  приходит
ощущение  необычности этого дня. Серенькая сидит  в  той  же
напряженной позе. Гуда не слышно, но плечи ее поднимаются  и
опускаются, будто помимо воли хозяйки. «На предыдущей работе
она  двигала  руками, — решает Марк. — Вот что  значит  сила
привычки». И тут же ловит себя на том, что тихо,  будто  про
себя подвывает через нос детскую песенку: «У-у, у-у, ууу, не
ложися на лугу...» "Господи, и я», — думает он со страхом  и
замолкает. Вокруг стоит тишина ожидания: через несколько  се
кунд зал снова содрогнется от гуда.
 Впереди   еще  долгих  четыре  часа.  Сегодня  они  кажутся
особенно  нудными. Почему-то хочется поскорее  освободиться.
Он  поминутно  смотрит на огромные часы на стене.  Во  время
очередной  гимнастики поднимается вместе  со  всеми,  но  не
трясет  руками, а направляется по узкому проходу меж  столов
вперед,  туда, где зеленые буквы обозначают выход.  Вернется
он уже с другой стороны, откуда он пришел утром:
в  целях  безопасности здесь все движутся всегда в одном  на
правлении, как на улицах с односторонним движением.
  Сама  собой  закрывается  за  ним  дверь  в  зал,  и  Марк
преображается.  В  полутемном  коридоре  никого  нет,  тихо,
только  с  улицы доносятся дальние детские голоса.  Довольно
улыбаясь он входит в туалет. Худой человек с неразличимым  в
полутьме    лицом    проскальзывает    мимо    него.    Марк
спохватывается: эта глупая улыбка здесь ни  к  чему,  но  не
может  ее  сдержать.  Такой  уж сегодня  день.  Он  уверенно
проходит к угловой кабинке, заглядывает вниз: ног не  видно,
значит  ему опять повезло. Это самое темное и уютное  место.
Обычно  оно  занято.  Иногда  кто-нибудь  даже  ждет,   пока
освободится  «комната  отдыха», и топчется  возле  писсуара.
Марк  этого никогда не делает и не любит, когда кто-то стоит
у  него  над душой. В кабинке чисто, она используется только
для  отдыха. Марк достает из пакета, засунутого в деревянный
ящик,   бумажную  покрышку  на  сиденье.  На  пакете  крупно
напечатано:  «Потяните  сперва вверх,  потом  вниз».  Бумага
тонкая,  с нижней стороны — глянцевая, с верхней —  матовая.
Марк  извлекает  ее осторожно, в два приема  расправляет  на
стульчаке.  Теперь  можно  сесть.  Он  опирается  спиной   о
водопроводную   трубу,  чувствуя  ее  холод   и   жесткость,
запрокидывает   назад   голову   и   глубоко.   отдохновение
вздыхает.  Труба  впивается в лопатку, это ничего,  терпимо,
зато  можно  спокойно отключиться от всего, а если  удастся,
то и соснуть.
 Но  сейчас он немного возбужден, к тому же подремал в обед.
Видел новенькую. Какая же она в самом деле? Впрочем, не  все
ли  ему равно? Он закрывает глаза и много раз повторяет  про
себя  медитацию  Михаила Волина: «С самим собой  наедине  не
мудрствуй, не спеши. Найди покой на самом дне, на дне  своей
души". Постепенно он успокаивается.
 Рабочий  день  заканчивается в половине  пятого,  и  вскоре
после  четырех гуд в зале затихает. Соседи вокруг  замолкают
один  из другим, а Марк все продолжает свою работу,  и  хотя
звук  из  его носоглотки выходит совсем слабый, он думает  с
неудовольствием  об  этих  безответственных  молодых  людях,
которые  норовят  профилонить, где только можно.  За  многие
годы  он  не  пропустил ни одного рабочего дня и никогда  не
кончал раньше положенного времени. Конечно, он гудит не  так
усердно,  как  первое время, и исхитряется  тратить  минимум
усилий  на  это, придумывая различные способы, чтобы  шуметь
погромче,  не истощая до конца нервную систему и  не  доводя
себя  до  полного  бессилья  и  отупения.  Он  думает,  что,
пожалуй,  мог бы написать подробную инструкцию для новичков,
но  никто  этого не просит и не интересуется  тем,  с  какой
эффективностью  гудит он и его коллеги. И он  сожалеет,  что
пропадает его полезный опыт. Однако такие мысли, как сейчас,
приходят редко, и он обрывает их простым рассуждением,  что,
мол,  не  один  он такой умный, и, если это нужно,  то  кто-
нибудь это давно бы сделал. Но сегодня такой необычный день,
и  он  с грустью слышит, как до последней минуты надрывается
новенькая,  издавая невыносимые для него звуки, будто  хрипы
задыхающегося человека. И не только слышит, но и видит,  как
осела  вся  ладная  фигурка Серенькой,  как  ссутулились  ее
плечи,  как  повисли  бессильно по-старушечьи  руки,  и  их,
размеренные   поначалу  движения,  перешли  в  беспорядочные
подергивания.
 Но  вот  время  вышло.  Он встает,  распрямляет  с  хрустом
спину,  ступает вправо. Впереди него вереница людей: черные,
белесые,  рыжие, седые затылки чуть отклоняются  в  стороны.
Прямо перед Марком синяя спина лысого низкорослого человека,
почти  карлика.  А  где же Серенькая? Как  же  он  сразу  не
заметил,  что  она  еще  сидит? Он не  поворачивает  головы,
просто  стоит и ждет. Сзади кто-то уже дышит в  шею.  Карлик
ушел  и впереди пустота-Пустота — это не хорошо, пустоты  не
должно  быть,  пустота раздражает. Марк делает  два  шага  и
останавливается.  Теперь  он  вровень  с  ней.  Наклоняется,
просовывает руки ей под мышки и сильно тянет вверх. Пальцами
ощущает  влажное тепло ее тела. С удивлением  понимает,  что
это вовсе ему не противно. Затем он втягивает ее в ряд прямо
перед  собой. Она подается легко, словно ждала  его  помощи.
Тут   же  распрямляется,  поднимает  высоко  голову,  и   по
пепельным  ее волосам проходит волна света. Марк  ждет,  что
она пойдет, но новенькая не способна сделать ни шагу. Чей-то
твердый живот упирается ему в спину. Он не может устоять  и,
подхватив Серенькую под плечи, проносит ее несколько  шагов.
Но    тут   она   оживает   и,   сделав   слабое   движение,
высвобождается.  Он сразу отпускает ее. а пальцы  еще  долго
помнят упругую податливость ее тела.
  Они  медленно выходят из зала и бредут гуськом  по  узкому
коридору,  мимо туалетов, через широкую дверь  и  на  улицу.
Здание  стоит  в  тупике, и все идут в одном направлении  по
тротуару,  более широкому, чем их коридор. Здесь  уже  можно
обогнать  друг друга, но никто этого не делает. Сил  хватает
только  на  то, чтобы доплестись до своего дома,  не  спутав
его  с  другим,  добраться до мягкого дивана, растянуться  с
блаженством  и  включить телевизор,  в  котором  звук  убран
совсем.
 Почти  двадцать минут Марк следует за новенькой в  шаге  от
нее.  Он смотрит ей в спину, но не видит ее. Он и не  думает
ни  о  чем. просто его тяжелая голова отдыхает от  шума.  Но
Серенькая  приостанавливается  вдруг,  готовясь  свернуть  к
дому,  так что он налетает на нее и опять чувствует ее тело.
Тут  она  оборачивается к нему и говорит:  «Спасибо".  Приот
крываются  мелкие зубы в улыбке, необычным светом  озаряется
усталое лицо с бледными губами и серо-зелеными глазами.  Это
все,   что  он  успевает  разглядеть  в  этот  момент,   но,
восстанавливая ее портрет внутренним зрением,  он  понимает,
что это лицо не юной девушки, какой он ее представлял, но  и
не  старухи, какой она ему привиделась в дреме, а  лицо  жен
щины за тридцать: с мелкими морщинками у рта и у глаз.
 Марк   входит  в  дом  в  приподнятом  настроении,   бодрее
обычного. Ведь он видел ее лицо... и потом он запомнил, куда
свернула  Серенькая. Там, у самой дороги, стоит  белая  урна
для  мусора  возле  ржавой железной  скамьи,  тоже  когда-то
крашеной  в белое. Если завтра выйти на две минуты и  десять
секунд раньше, то он будет идти сразу за ней или перед  ней.
Он  не  знает,  почему  об этом думает,  но  эта  мысль  ему
приятна.  Он  не ложится на диван, а переходит  в  столовую,
Здесь  чисто  и уютно. Жена сидит у маленького телевизора  и
сразу  приглушает звук, когда Марк входит. Он  целует  ее  в
шею, вдыхает аромат привычных духов. Спрашивает, почему  она
не отдыхает в гостиной. Она, не поворачиваясь, отвечает, что
очень почему-то сегодня проголодалась и ждет, когда доставят
обед. И тут он осознает, что ведь и ее лицо он не видел  уже
давно  и  не может сказать, как она выглядит. Он  не  помнит
цвета  ее  глаз, формы губ и носа, овала лица. Он не  знает,
появились  ли у нее морщины. Да он просто не помнит  ее.  Он
спрашивает, дома ли дети, и она отвечает, что они  играют  у
себя в комнате, и опять не поворачивает к нему головы. А ему
вовсе и не надо и не хочется рассматривать ее лицо. Ему  все
равно,  что  делают  дети.  Он  с  трудом  заставляет   себя
вспомнить  их  имена,  их возраст, он  отчетливо  слышит  их
визгливые,  резкие голоса, но внешний их облик  восстановить
не  может. И тут он ловит себя на мысли, что все это ему  не
интересно. Ему безразлична эта тоскливая обрюзгшая  женщина,
этот  скучный привычный дом, его наглые и безудержные  дети.
Он  с  кривой гримасой пережевывает обед, который  доставили
еще  теплым. Им не надо даже греть его, а после еды остается
только   выбросить  в  мусор  бумажную  посуду.  Теперь   он
добирается до дивана. Еле слышен телевизор. Марк смотрит, но
не   видит,   что  показывают.  Непривычные,   тревожные   и
нежеланные мысли одолевают его. То, о чем он сейчас  думает,
не  имеет отношения ни к новенькой, ни к семье, ни к работе.
Это  бессвязные  отрывки воспоминаний детства,  институтских
дней.  долгих  лет  службы. Но ни  одной  светлой  сцены  не
выделяет память. Ежедневные обиды и унижения ранних  лет  от
издерганной матери и требовательного отца; полуголодные  сту
денческие годы, когда он из гордости отказывался от обедов у
друзей и родственников, а у самого от голода до боли сводило
небо;  постоянные  придирки начальства  и  злобные  насмешки
коллег в первые годы работы.
 Он  силой заставляет себя переключиться на другое и с  улыб
кой   думает   о  теперешней  службе,  где  его   никто   не
контролирует и не унижает. Но что-то мешает ему  задержаться
на   этой   мысли,  не  позволяет  остаться   счастливым   и
умиротворенным. Он ощупывает языком отекшие  за  день  губы,
десны,  гортань.  Они  еще  не остыли  от  работы  и  голова
тяжелая,  но  к  утру все должно пройти.  II  Марк  привычно
улыбается.
 Утром   он   поднимается  пораньше,  чтобы  не   пропустить
новенькую  возле  ее дома. Но собирается,  как  всегда,  мед
ленно,  не  в  силах изменить привычный ритм: мытье,  чистка
зубов,  одевание,  крепкий кофе, несколько стандартных  слов
жене  и детям... Он не спеша выходит на улицу и вливается  в
человеческий  ручей, скорость которого  изменить  не  может.
Вскоре он начинает понимать, что упустил несколько секунд  и
им  не  удастся встать друг за другом. Но проходя мимо белой
урны  возле  ржавой  скамьи, он все же  бросает  безнадежный
взгляд  в  сторону  ее  дома. Кто-то машет  рукой,  стоя  за
приоткрытой  дверью. Марк не осознает, что с ним происходит.
Он  выходит  из ряда, отчего все движение сзади сбивается  и
раздается  ворчание  недовольных коллег.  Но  он  ничего  не
слышит,  а  устремляется прямо через зеленую  лужайку  к  ее
дому. Дверь распахивается, а за ней — Серенькая. Он входит и
останавливается против нее. Долго и без улыбки  смотрят  они
друг  на  друга.  «Как же она меня узнала?» —  с  удивлением
думает он. «Что ж тут такого, — отвечают ее глаза. — Это ты,
я  помню  твои сильные руки. Каким же еще можешь ты быть?  Я
знала тебя всегда: рыжая растрепанная шевелюра. карие глаза,
крупное лицо со шрамами".
          Потом она говорит тихо:
   — Я не хочу идти туда.
   — Я тоже, — шепотом отвечает он.
   — Поедем в город, — предлагает она.
   — Поедем.
   — У тебя есть деньги?
   — Немного, — он шарит рукой по карманам.
   —  И  у  меня немного, — она исчезает на минуту и  возвра
щается с несколькими бумажками, зажатыми в кулаке.
   — Надо переждать, — говорит Марк, посмотрев на улицу.
   —   Да,   лучше  переждать,  —  соглашается  она.   Через
несколько  минут  они выходят на узкую дорожку  и  двигаются
друг за другом в сторону, противоположную их Учреждению. Она
идет впереди, и ее плечи плавно поднимаются и опускаются,  а
он  начинает  тихонько гудеть. Тут Серенькая  оборачивается,
прислушивается  к его гуду, а он смотрит,  как  она  вращает
кистью одной руки вокруг другой. Они недоуменно глядят  друг
на  друга  и  вдруг  громко, неудержимо,  до  слез  хохочут.
Проходит несколько минут, пока они, совсем обессиленные этим
смехом, немного успокаиваются. Тогда они становятся рядом  и
берутся  за  руки. При первом же соприкосновении  пальцы  их
чуть вздрагивают. Но это не электрический разряд. Это начало
странного   явления,  которое,  при  миллионах  всевозможных
сочетаний,  может произойти только с этими двумя существами.
Если бы они не встретились, это неповторимое чудо умерло  бы
навсегда.
 Ладонь  прижимается  к  ладони, подушечки  пальцев  осязают
кожу чужой руки, каждая клеточка находит ответную клеточку и
проникает  в нутро другой. Тепло, влага и неизвестные  волны
рождают  это  удивительное согласие. Так  стоят  они  долго,
потом,  слегка  раскачивая руками, быстро  идут  на  окраину
поселка, где на обочине шумной пыльной дороги есть остановка
автобуса, который доставит их в Город.
 Молча, не разжимая рук, сидят они все время, пока автобус
не останавливается в центре Города.
 Скрежет  тормозов,  вой сирен, говор  толпы  встречают  их.
Серенькая прижимается к Марку, шепчет еле слышно:
 —  Мне  страшно,  я  как деревенская  лошадь,  всего  здесь
боюсь.
 — Все будет хорошо, мы привыкнем. Все привыкают, — говорит
он, как можно увереннее, засовывает в карман смятые деньги,
усмехается:
 — Он забрал у нас почти все, — и снова берет ее за
руку.
 Раннее  утро  рабочего  дня.  По-весеннему  свежо,  но   не
холодно.   Они  переходят  на  противоположную,   освещенную
солнцем сторону.
 —Мы  неправильно  сделали, — улыбается Марк.  —  Надо  было
подождать  зеленого сигнала, а мы побежали через улицу,  как
маленькие дети.
 — Но никого же нет.
 — Так положено, — он слегка сжимает ее руку.
  —  Я  знаю, — соглашается она, и он чувствует ее  ответное
пожатие.
  Они   идут  вдоль  главной  торговой  улицы,  мимо  витрин
магазинов, вывесок учреждений.
 —  Посмотри, — замедляет шаг Серенькая. Они наблюдают,  как
горбоносый  ювелир отпирает замок, а потом  поднимает  вверх
железные   двери  своего  магазина.  Вспыхивает   сказочными
камнями  витрина,  и  они  долго  не  могут  оторваться   от
радужного блеска драгоценностей.
 —  Как  это красиво, — показывает она на золотой браслет  с
рубинами и вздыхает.
  —  Я  подарю его тебе, обязательно подарю, — обещает Марк.
В ответ Серенькая доверчиво смотрит на него.
  Они  довольно  устали, когда Серенькая  останавливается  и
вслух  читает:  "Срочно требуются секретари.  Обращаться  на
второй этаж".
  —  Ты  знаешь, — радостно оборачивается она к Марку,  —  я
ведь  еще  в  школе  училась машинописи и печатала  довольно
быстро.
  В  приемной  их  встречает седая, гладко  причесанная  жен
щина. Морщинистое приветливое лицо тщательно подкрашено. Она
спрашивает,   где  Серенькая  сейчас  работает,  уважительно
восклицает  «О-о!» и тут же предлагает ей сесть за  машинку.
Серенькая умело заправляет бумагу и бодро начинает  печатать
под  диктовку, но вдруг руки ее сами собой приподнимаются  и
делают  оборот  одной  кисти  вокруг  другой.  Она  тут   же
спохватывается   и  продолжает  стучать  по   клавишам,   но
непослушные руки то и дело отрываются от машинки и совершают
свое, привычное им движение.
  —  Милочка, — ласково говорит Седая через несколько минут,
глядя  на  лист,  вынутый из машинки, —  вы  очень  грамотно
печатаете,  но  вам надо увеличить скорость. Попрактикуйтесь
немного и приходите к нам через месяц. Мы будем рады  видеть
вас опять.
  —Ах,  эти руки, мне никогда не отвыкнуть от этой привычки.
— шепчет Серенькая со слезами на глазах и прижимается лбом к
плечу Марка. Они стоят на лестничной площадке, прислонясь  к
перилам.
  — Это пройдет, нужно только время, немного времени.
  —  А  ты  заметил, как она на меня посмотрела? — Серенькая
поднимает голову. Зеленые ее глаза кажутся сейчас черными.
  —  Это  пройдет. — Марк берет ее за руку и они выходят  на
улицу.
  И  снова  витрины магазинов, вывески с названиями  контор.
Фруктовая   лавка.   Пирамидами   выложены   темно-оранжевые
апельсины, бордовый виноград, зелено-розовые яблоки,  желтые
с черными гранями бананы.
  — Я проголодалась, — виновато говорит Серенькая.
  — Я бы съела банан.
  Марк  извлекает смятые деньги, протягивает их  желтокожему
продавцу   с   бесстрастным   лицом.   Тот   тщательно    их
разглаживает,  убирает в кассу, потом  кладет  в  пакет  два
банана.
  —  Ты знаешь, — повеселевшим голосом признается Серенькая,
— я совсем не могу терпеть голод.
  Марк  отдает ей оба банана. Пока она ест, он рассматривает
надписи  на  другой  стороне. Вот цветочный  магазин,  рядом
страховая компания, а дальше — проектная контора, на  дверях
которой белеет объявление.
  —  Подожди  меня  здесь, — он смотрит с улыбкой,  как  она
мелко откусывает белую мякоть.
 «И  здесь  требуются,  везде  требуются",  —  думает  он  с
удовлетворением.  Худосочная плоская девица  со  стандартной
улыбкой  тут  же  звонит куда-то, и через минуту  подтянутый
молодой  человек возникает в комнате. Он совершенно белесый:
лицо.  жидкие волосы, брови. Ресниц не видно совсем.  Подает
узкую  белую  руку. Ее сухое пожатие хоть и  не  сильно,  но
вполне  ощутимо. Весь вид этого лощеного, холодного человека
чужд  и  непривычен. Он приглашает Марка в соседний кабинет,
пропускает его вперед и плотно закрывает за собой дверь.
 —  Ваше образование и опыт нам вполне подходят. — заключает
он, выслушав Марка. — А чем вы занимаетесь сейчас?
 Марк мнется с ответом, но Белесый тут же спохватывается:
 —Да-да,  я понимаю, такое учреждение... Секреты... Но  все-
таки, в двух словах...
 — Я бы сказал акустика...
 —  Это очень интересно! — с энтузиазмом восклицает Белесый.
—  Но  я  из конструкторского отдела, вас заинтересовала  бы
такая работа?
 —Да, конечно, — с таким же подъемом откликается Марк.
 —Скажите, как бы вы решили такую задачу? — Белесый  достает
из дорогой кожаной папки бумагу, карандаш и что-то чертит.
 —  Как  видите,  это  обычный водопроводный  кран.  К  нему
подведены  горячая  и холодная вода. Вы хотите  помыть  руки
теплой  водой,  открываете кран, а из  него  течет  холодная
вида,  которая  уже остыла в трубе. Вы ждете,  пока  она  не
стечет  и не начнет идти теплая. Таким образом, эта холодная
вода расходуется зря. Как сделать, чтобы ее сэкономить?
 «Ах, какая ерундовая проблема, — думает Марк, пододвигая  к
себе лист бумаги, — я, по-моему, ее когда-то решал. Тут где-
то  надо добавить трубу и пару клапанов. Вот здесь трубу,  а
здесь клапана. Нет, не здесь, а здесь''.
 Он  рисует один вариант, потом начинает другой, но  тут  же
понимает,  что  не  может  сосредоточиться.  Он  знает,  что
решение  совсем  простое,  вот оно  совсем  рядом,  он  даже
вспоминает,  что  когда-то решал эту  задачу.  Но  никак  не
ухватить  ускользающую мысль. Как же  давно  он  не  работал
головой, не напрягался. Лет десять уже, не меньше.
 —  Совсем  простая задача, — произносит он бодрым тоном.  —
Но  вначале  надо  сосчитать,  сколько  будет  стоить  новая
система,  возможно,  расходы на  нее  окажутся  больше,  чем
стоимость потерянной воды.
 —  Возможно,  —  любезно соглашается  Белесый.  —  Но  мне,
знаете ли, нужен не экономист, а конструктор.
 «Какой  болван,  какой  болван, —  твердит  Марк,  медленно
переходя  улицу,  —  я  же знал когда-то  эту  задачу».  Его
толкают со всех сторон, машина проскакивает в дюйме от него,
водитель  кроет  его матом, но он вовсе не пугается,  только
шепчет беззвучно: «Я же знал, я знал, как ее решить".
 Серенькая  пристально  смотрит на него,  но  ни  о  чем  не
спрашивает.  Слезы стоят у нее в глазах. Он подходит  к  ней
совсем  близко. Они судорожно охватывают друг друга  руками,
приникают   шеей   к  шее,  прижимаются   так   тесно,   что
перехватывает дыхание, и... замирают.
 Прохожие торопливо обходят их, некоторые оборачиваются.  но
за  шумом  города  не  разобрать, от смеха  или  от  рыданий
вздрагивают плечи этих двоих, стоящих в обнимку людей.
 — Я не хочу туда, — сквозь всхлипы выдавливает она.
 — Л я не хочу, — глухим голосом вторит он ей.
 — Но там у тебя дом, — шепчет она.
 — Да, — выстанывает он, — и у тебя.
 — И там есть работа.
 — Да, работа.
 — И там у тебя семья...
 — И у тебя...
 — Но мы будем каждый день рядом, — говорит она.
 —   Рядом,   —  едва  слышно  повторяет  он,  и  их   плечи
содрогаются беззвучно.