Поезд  сабвея  с грохотом мчался сквозь  вечную  ночь
нью-йоркского   подземелья,  то   резко   дергаясь   на
поворотах,  то, при потере скорости, сотрясаясь  мелкой
дрожью. Пассажиры сидели мирно и степенно, в полудреме,
с  безразличными или скучающими лицами. Только  молодая
парочка  у  двери не пребывала в этой ленивой  нирване.
Он,  крупный увалень с пестрым клетчатым шарфом на шее,
властно обнимал узкие плечи подруги, а она, маленькая и
хрупкая,  сидела, раскрасневшись от счастья. Ее  острый
носик  вспотел,  шустрое личико  под  меховой  шапочкой
напоминало потешную мордочку лисенка.
  Когда  от внезапного толчка вагона дремавший напротив
старик  в кепке поднял на них глаза, ей, оказавшейся  в
поле зрения нечаянного свидетеля, стало неловко. Слегка
отстранившись  от своего спутника, она громко  сказала,
указывая на стены:
  —  Ты только посмотри, я раньше мало обращала на  них
внимания.
  — На что?
  — На все эти граффити.
  — Ну и что?
  —  Некоторые из них сделаны с дарованием, со вкусом.,
Посмотри, вон те даже очень красивы.
  —  Это  ты  красивая, радость моя. —  Опять  притянув
девушку к себе, он поцеловал ее в приоткрытые губы.
  Она  покосилась на старика, тот опять дремал.  Парень
еще   настойчивее  прижал  ее  к  себе;  они  бездумно,
бессмысленно   смотрели   на  граффити,   ощущая   лишь
опьянение от взаимной блиэости.
  На  одной  из  остановок в вагон  ввалилась  толпа  в
кожаных куртках, и царившее доселе безмолвие кончилось.
Два  негра  с  блестящими цепочками на  шеях,  стараясь
перекричать друг друга, спорили о преимуществах  разных
марок  мотоциклов; белобрысый длинный парень с косицами
до плеч что-то пел, а низкорослый юноша-пуэрториканец с
серьгой в ухе пританцовывал, гримасничая и вихляясь.
  Глаза  пассажиров,  сразу очнувшихся  от  сонливости,
устремились настороженно и подозрительно на вошедших. А
те стали задираться и приставать к публике. Им никто не
давал отпора.
  Пуэрториканец,   остановившись   напротив    девушки,
оглядел  ее  оценивающим взглядом и,  задорно  сверкнув
черными глазами, воскликнул:
  —  Эй,  мэн,  какая  у бородача краля,  ну  просто  с
киноэкрана!  Хэлло, бэби! — Смеясь, он похлопал  ее  по
шапочке.  Испуганная  девушка еще  крепче  прижалась  к
своему спутнику.
  —   Оставь!   Уйди!  —  строго  бросил  пуэрториканцу
студент. Тот отошел.
  Этим бы все и кончилось, если бы не белобрысый.
  —  А  ты  и хвост поджал, сдрейфил, — подстрекнул  он
пуэрториканца. — Эх ты, горе-герой!
  Пуэрториканца  задело за живое. Он нервно  потоптался
на  месте,  злобно засопел, а затем неожиданным  рывком
вынул  правую руку из кармана. Что-то щелкнуло,  в  его
руке блеснуло лезвие ножа.
  —  Ну,  скажи теперь, чтобы я уходил! — приступил  он
вплотную  к сидевшей в обнимку паре. Бородатый  студент
повторил:
  — Отстань! Уйди!
  В    его   голосе   была   нотка   растерянности,   и
пуэрториканец успел ее уловить.
  —  Сам  убирайся! Дай мне посидеть возле твоей крали.
Аут! — с нарастающей яростью закричал он.
  Парень,  выпустив из объятий девушку, встал,  и  она,
ожидая   схватки,   заволновалась.  Но   ее   защитник,
нерешительно  пожевав  губами и как-то  весь  сжавшись,
ретировался  в  дальний конец вагона под издевательский
смех   и   свист  юнцов.  Девушку,  лишившуюся   своего
покровителя,    охватил   страх.   Но    вот,    словно
трассирующие  пули, за окнами замелькали огни  станции.
Цепи вагонов,однако,продолжали ритмично и гулко лязгать,
экспресс  не  остановился.  Вспыхнувшая  было   надежда
угасла. Ожидать помощи было неоткуда. Сидевшая наискось
женщина  отвернулась к окну, старичок закрылся газетой,
другие пассажиры притворились спящими.
  Хулиганы     окружили     девушку.     Пуэрториканец,
плюхнувшись  на  освободившееся  рядом  с  ней   место,
пытался ее поцеловать. Белобрысый хватал за плечи. Один
из негров гладил колено. Девушка в отчаянии отталкивала
от  себя  настойчивые  руки с грязными  ногтями,  чужие
страшные лица, от которых несло алкогольным перегаром и
марихуаной.
  Прошло   всего   несколько  минут,  показавшихся   ей
вечностью.  Все  же судьба сжалилась  над  ней:  поезд,
наконец,  остановился  и  в  вагон  вошли  два   рослых
полицейских. Хулиганов как ветром сдуло.
  Девушка  не  позвала блюстителей  порядка.  Ее  мысли
путались,  будто  в  ее  сознании образовался  какой-то
провал.  Другие  пассажиры тоже угрюмо молчали.  Только
когда   поезд   опять  двинулся,  одна  из   пассажирок
спохватилась,  что  у  нее исчезла  сумка.  Полицейский
сообщал по портативному передатчику о краже. К девушке,
все  еще  находившейся  в столбняке,  вновь  подсел  ее
спутник  и  что-то  горячо  и виновато  зашептал.  Она,
казалось, не слышала того, что он говорил.
  На   следующей  остановке  девушка,  не  взглянув  на
своего  спутника,  не  успевшего  последовать  за  нею,
стремглав  выскочила  на  перрон.  Ее  глаза  застилали
слезы.  Это  еще не была ее станция, но  она  не  могла
оставаться в одном вагоне с людьми, не пришедшими ей на
помощь,  и  с  трусливым  парнем,  претендующим  на  ее
любовь.
  И  теперь всякий раз, когда она видела граффити, в ее
памяти  всплывали  вагон  сабвея,  ватага  хулиганов  и
воспоминание о первой любви, так неожиданно кончившейся
в тот морозный зимний вечер.