* * *

Посвящаю эти строки
Тем, кто мне устроит гроб.
Приоткроют мой высокий
Ненавистный лоб.

Измененная без нужды,
С венчиком на лбу,
Собственному сердцу чуждой
Буду я в гробу.

Не увидят на лице:
«Все мне слышно! Все мне видно!
Мне в гробу еще обидно
Быть как все».

В платье белоснежном  —  с детства
Нелюбимый цвет!  — 
Лягу — с кем-то по соседству? — 
До скончанья лет.

Слушайте!  —  Я не приемлю!
Это — западня!
Не меня опустят в землю,
Не меня.

Знаю!  —  Все сгорит дотла!
И не приютит могила
Ничего, что я любила,
Чем жила.

Москве, весна 1913

* * *

Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!

Прочти  —  слепоты куриной
И маков набрав букет — 
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя...
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились...
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед:
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли...
 —  И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.

Коктебель, 3 мая 1913

* * *

Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я  —  поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,

Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
 —  Нечитанным стихам!

Разбросанным в пыли по магазинам,
Где их никто не брал и не берет,
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.

Коктебель, 13 мая 1913

* * *

Солнцем жилки налиты  —  не кровью -
На руке, коричневой уже.
Я одна с моей большой любовью
К собственной моей душе.

Жду кузнечика, считаю до ста,
Стебелек срываю и жую...
 —  Странно чувствовать так сильно
                        и так просто
Мимолетность жизни  —  и свою.

15 мая 1913

* * *

Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам,  — 
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром,

И какой героический пыл
На случайную тень и на шорох...
 —  И как сердце мне испепелил
Этот даром истраченный порох!

О летящие в ночь поезда,
Уносящие сон на вокзале...
Впрочем, знаю я, что и тогда
Не узнали бы вы  —  если б знали  — 

Почему мои речи резки
В вечном дыме моей папиросы, -
Сколько темной и грозной тоски
В голове моей светловолосой.

17 мая 1913

* * *

Сердце, пламени капризней,
В этих диких лепестках,
Я найду в своих стихах
Все, чего не будет в жизни.

Жизнь подобна кораблю:
Чуть испанский замок — мимо!
Все, что неосуществимо,
Я сама осуществлю.

Всем случайностям навстречу!
Путь  —  не все ли мне равно?
Пусть ответа не дано,  — 
Я сама себе отвечу!

С детской песней на устах
Я иду  —  к какой отчизне?
— Все, чего не будет в жизни
Я найду в своих стихах!

Коктебель. 22 мая 1913

* * *

Мальчиком, бегущим резво,
Я предстала Вам.
Вы посмеивались трезво
Злым моим словам:

«Шалость  —  жизнь мне, имя  —  шалость.
Смейся, кто не глуп!»
И не видели усталость
Побледневших губ.

Вас притягивали луны
Двух огромных глаз.
 —  Слишком розовой и юной
Я была для Вас!

Тающая легче снега,
Я была — как сталь.
Мячик, прыгнувший с разбега
Прямо на рояль,

Скрип песка под зубом, или
Стали по стеклу...
 —  Только Вы не уловили
Грозную стрелу

Легких слов моих, и нежность
Гнева напоказ...
 —  Каменную безнадежность
Всех моих проказ!

29 мая 1913

* * *

Я сейчас лежу ничком
 —  Взбешенная!  —  на постели.
Если бы Вы захотели
Быть моим учеником,

Я бы стала в тот же миг
 —  Слышите, мой ученик?  — 

В золоте и в серебре
Саламандра и Ундина.
Мы бы сели на ковре
У горящего камина.

Ночь, огонь и лунный лик...
 —  Слышите, мой ученик?

И безудержно — мой конь
Любит бешеную скачку!  — 
Я метала бы в огонь
Прошлое  —  за пачкой пачку:

Старых роз и старых книг.
 —  Слышите, мой ученик?  — 

А когда бы улеглась
Эта пепельная груда,  — 
Господи, какое чудо
Я бы сделала из Вас!

Юношей воскрес старик!
 —  Слышите, мой ученик?  — 

А когда бы Вы опять
Бросились в капкан науки,
Я осталась бы стоять,
Заломив от счастья руки.

Чувствуя, что ты  —  велик!
 —  Слышите, мой ученик?

1 июня 1913

* * *

Идите же!  —  Мой голос нем
И тщетны все слова.
Я знаю, что ни перед кем
Не буду я права.

Я знаю: в этой битве пасть
Не мне, прелестный трус!
Но, милый юноша, за власть
Я в мире не борюсь.

И не оспаривает Вас
Высокородный стих.
Вы можете — из-за других — 
Моих не видеть глаз,

Не слепнуть на моем огне,
Моих не чуять сил...
Какого демона во мне
Ты в вечность упустил!

Но помните, что будет суд,
Разящий, как стрела,
Когда над головой блеснут
Два пламенных крыла.

11 июля 1913

АСЕ



Мы быстры и наготове,
Мы остры.
В каждом жесте, в каждом взгляде,
                    в каждом слове.-
Две сестры.

Своенравна наша ласка
И тонка,
Мы из старого Дамаска  — 
Два клинка.

Прочь, гумно и бремя хлеба,
И волы!
Мы  —  натянутые в небо
Две стрелы!

Мы одни на рынке мира
Без греха.
Мы  —  из Вильяма Шекспира
Два стиха.

11 июля 1913



Мы  —  весенняя одежда
Тополей,
Мы — последняя надежда
Королей.

Мы на дне старинной чаши,
Посмотри:
В ней твоя заря, и наши
Две зари.

И прильнув устами к чаше,
Пей до дна.
И на дне увидишь наши
Имена.

Светлый взор наш смел и светел
И во зле.
 —  Кто из вас его не встретил
На земле?

Охраняя колыбель и мавзолей,
Мы  —  последнее виденье
Королей.

11 июля 1913

СЕРГЕЮ ЭФРОН-ДУРНОВО



Есть такие голоса,
Что смолкаешь, им не вторя,
Что предвидишь чудеса.
Есть огромные глаза
Цвета моря.

Вот он встал перед тобой:
Посмотри на лоб и брови
И сравни его с собой!
То усталость голубой,
Ветхой крови.

Торжествует синева
Каждой благородной веной.
Жест царевича и льва
Повторяют кружева
Белой пеной.

Вашего полка  —  драгун,
Декабристы и версальцы!
И не знаешь  —  так он юн  — 
Кисти, шпаги или струн
Просят пальцы.

Коктебель, 19 июля 1913



Как водоросли Ваши члены,
Как ветви мальмэзонских ив...
Так Вы лежали в брызгах пены,
Рассеянно остановив

На светло-золотистых дынях
Аквамарин и хризопраз
Сине-зеленых, серо-синих,
Всегда полузакрытых глаз.

Летели солнечные стрелы
И волны  —  бешеные львы.
Так Вы лежали, слишком белый
От нестерпимой синевы...

А за спиной была пустыня
И где-то станция Джанкой...
И тихо золотилась дыня
Под Вашей длинною рукой.

Так, драгоценный и спокойный,
Лежите, взглядом не даря,
Но взглянете — и вспыхнут войны,
И горы двинутся в моря,

И новые зажгутся луны,
И лягут радостные львы — 
По наклоненью Вашей юной,
Великолепной головы.

1 августа 1913

БАЙРОНУ

Я думаю об утре Вашей славы,
Об утре Ваших дней,
Когда очнулись демоном от сна Вы
И богом для людей.

Я думаю о том, как Ваши брови
Сошлись над факелами Ваших глаз,
О том, как лава древней крови
По Вашим жилам разлилась.

Я думаю о пальцах  —  очень длинных  — 
В волнистых волосах,
И обо всех  —  в аллеях и в гостиных  — 
Вас жаждущих глазах.

И о сердцах, которых  —  слишком юный
Вы не имели времени прочесть
В те времена, когда всходили луны
И гасли в Вашу честь.

Я думаю о полутемной зале,
О бархате, склоненном к кружевам,
О всех стихах, какие бы сказали
Вы  —  мне, я  —  Вам.

Я думаю еще о горсти пыли,
Оставшейся от Ваших губ и глаз...
О всех глазах, которые в могиле.
О них и нас.

Ялта. 24 сентября 1913

ВСТРЕЧА С ПУШКИНЫМ

Я подымаюсь победой дороге,
Пыльной, звенящей, крутой.
Не устают мои легкие ноги
Выситься над высотой.

Слева  —  крутая спина Аю-Дага,
Синяя бездна  —  окрест.
Я вспоминаю курчавого мага
Этих лирических мест.

Вижу его на дороге и в гроте...
Смуглую руку у лба...
 —  Точно стеклянная на повороте
Продребезжала арба... — 

Запах  —  из детства — какого-то дыма
Или каких-то племен. ..
Очарование прежнего Крыма
Пушкинских милых времен.

Пушкин!  —  Ты знал бы по первому взору,
Кто у тебя на пути.
И просиял бы, и под руку в гору
Не предложил мне идти.

Не опираясь о смуглую руку,
Я говорила б, идя,
Как глубоко презираю науку
И отвергаю вождя,

Как я люблю имена и знамена,
Волосы и голоса,
Старые вина и старые троны,
 —  Каждого встречного пса!  — 

Полуулыбки в ответ на вопросы,
И молодых королей...
Как я люблю огонек папиросы
В бархатной чаще аллей,

Комедиантов и звон тамбурина,
Золото и серебро,
Неповторимое имя: Марина,
Байрона и болеро,

Ладанки, карты, флаконы и свечи,
Запах кочевий и шуб,
Лживые, в душу идущие, речи
Очаровательных губ.

Эти слова: никогда и навеки,
За колесом  —  колею...
Смуглые руки и синие реки,
 —  Ах,  —  Мариулу твою!  — 

Треск барабана  —  мундир властелина  — 
Окна дворцов и карет,
Рощи в сияющей пасти камина,
Красные звезды ракет...

Вечное сердце свое и служенье
Только ему. Королю!
Сердце свое и свое отраженье
В зеркале...  —  Как я люблю...

Кончено...  —  Я бы уж не говорила,
Я посмотрела бы вниз...
Вы бы молчали, так грустно, так мило
Тонкий обняв кипарис.

Мы помолчали бы оба  —  не так ли?  — 
Глядя, как где-то у ног,
В милой какой-нибудь маленькой сакле
Первый блеснул огонек.

И  —  потому что от худшей печали
Шаг  —  и не больше  —  к игре!  — 
Мы рассмеялись бы и побежали
За руку вниз по горе.

1 октября 1913

АЛЯ

       Ах, несмотря на гаданья друзей. 
       Будущее  —  непроглядно.
       В платьице — твой вероломный Тезей,
       Маленькая Ариадна.

Аля!  —  Маленькая тень
На огромном горизонте.
Тщетно говорю: не троньте.
Будет день  — 

Милый, грустный и большой,
День, когда от жизни рядом
Вся ты оторвешься взглядом
И душой.

День, когда с пером в руке
Ты на ласку не ответишь.
День, который ты отметишь
В дневнике.

День, когда летя вперед,
 —  Своенравно!  —  Без запрета!  — 
С ветром в комнату войдет — 
Больше ветра!

Залу, спящую на вид,
И волшебную, как сцена,
Юность Шумана смутит
И Шопена...

Целый день  —  на скакуне,
А ночами  —  черный кофе,
Лорда Байрона в огне
Тонкий профиль.

Метче гибкого хлыста
Остроумье наготове,
Гневно сдвинутые брови
И уста.

Прелесть двух огромных глаз,
 —  Их угроза  —  их опасность  — 
Недоступность  —  гордость  —  страстность
В первый раз...

Благородным без границ
Станет профиль  —  слишком белый,
Слишком длинными ресшщ
Станут стрелы.

Слишком грустными  —  углы
Губ изогнутых и длинных,
И движенья рук невинных — 
Слишком злы.

 —  Ворожит мое перо!
Аля! — Будет всё, что было:
Так же ново и старо,
Так же мило.

Будет  —  с сердцем не воюй,
Грудь Дианы и Минервы!  — 
Будет первый бал и первый
Поцелуй.

Будет «он»  —  ему сейчас
Года три или четыре...
— Аля! — Это будет в мире — 
В первый раз.

Феодосия, 13 ноября 1913

* * *

Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверстую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.

Застынет всё, что пело и боролось,
Сияло и рвалось:
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет всё  —  как будто бы под небом
И не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой,

Виолончель и кавалькады в чаще,
И колокол в селе...
 —  Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!

 —  К вам всем  —  что мне, ни в чем
не знавшей меры,
                 Чужие и свои?!
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто  —  слишком грустно
И только двадцать лет,

За то, что мне  —  прямая неизбежность -
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность,
И слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру...
 —  Послушайте!  —  Еще меня любите
За то, что я умру.

8 декабря 1913

* * *

Быть нежной, бешеной и шумной,
 —  Так жаждать жить!  — 
Очаровательной и умной, — 
Прелестной быть!

Нежнее всех, кто есть и были,
Не знать вины...
 —  О возмущенье, что в могиле
Мы все равны!

Стать тем, что никому не мило,
 —  О, стать как лед!  — 
Не зная ни того, что было,
Ни что придет,

Забыть, как сердце раскололось
И вновь срослось,
Забыть свои слова и голос,
И блеск волос.

Браслет из бирюзы старинной  — 
На стебельке,
На этой узкой, этой длинной
Моей руке...

Как зарисовывая тучку
Издалека,
За перламутровую ручку
Бралась рука,

Как перепрыгивали ноги
Через плетень,
Забыть, как рядом по дороге
Бежала тень.

Забыть, как пламенно в лазури,
Как дни тихи...
 —  Все шалости свои, все бури
И все стихи!

Мое свершившееся чудо
Разгонит смех.
Я, вечно-розовая, буду
Бледнее всех.

И не раскроются  —  так надо  — 
 —  О, пожалей!  — 
Ни для заката, ни для взгляда,
Ни для полей  — 

Мои опущенные веки.
 —  Ни для цветка!  — 
Моя земля, прости навеки,
На все века.

И так же будут таять луны
И таять снег,
Когда промчится этот юный,
Прелестный век.

Феодосия, Сочельник 1913

ГЕНЕРАЛАМ ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА

                     Сергею

Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса.

И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце вырезали след  — 
Очаровательные франты
Минувших лет.

Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу,  — 
Цари на каждом бранном поле
И на балу.

Вас охраняла длань Господня
И сердце матери. Вчера  — 
Малютки-мальчики, сегодня  — 
Офицера.

Вам все вершины были малы
И мягок  —  самый черствый хлеб,
О молодые генералы
Своих судеб!

======

Ах, на гравюре полустертой,
В один великолепный миг,
Я встретила, Тучков-четвертый,
Ваш нежный лик,

И вашу хрупкую фигуру,
И золотые ордена...
И я, поцеловав гравюру,
Не знала сна.

О, как  —  мне кажется  —  могли вы
Рукою, полною перстней,
И кудри дев ласкать — и гривы
Своих коней.

В одной невероятной скачке
Вы прожили свой краткий век...
И ваши кудри, ваши бачки
Засыпал снег.

Три сотни побеждало — трое!
Лишь мертвый не вставал с земли.
Вы были дети и герои,
Вы всё могли.

Что так же трогательно-юно,
Как ваша бешеная рать?..
Вас златокудрая Фортуна
Вела, как мать.

Вы побеждали и любили
Любовь и сабли острие  — 
И весело переходили
В небытие.

Феодосия, 26 декабря 1913

В ОТВЕТ НА СТИХОТВОРЕНИЕ

Горько таить благодарность
И на чуткий призыв отозваться не сметь,
В приближении видеть коварность
И где правда, где ложь угадать не суметь.

Горько на милое слово
Принужденно шутить, одевая ответы в броню.
Было время  —  я жаждала зова
И ждала, и звала. (Я того, кто не шел,  —  не виню

Горько и стыдно скрываться,
Не любя, но ценя и за ценного чувствуя боль,
На правдивый призыв не суметь отозваться,  — 
Тяжело мне играть эту первую женскую роль!

(1913-1914)

* * *

Ты, чьи сны еще непробудны,
Чьи движенья еще тихи,
В переулок сходи Трехпрудный,
Если любишь мои стихи.

О, как солнечно и как звездно
Начат жизненный первый том,
Умоляю — пока не поздно,
Приходи посмотреть наш дом!

Будет скоро тот мир погублен,
Погляди на него тайком,
Пока тополь еще не срублен
И не продан еще наш дом.

Этот тополь! Под ним ютятся
Наши детские вечера.
Этот тополь среди акаций
Цвета пепла и серебра.

Этот мир невозвратно-чудный
Ты застанешь еще, спеши!
В переулок сходи Трехпрудный,
В эту душу моей души.

<1913>

ВОСКЛИЦАТЕЛЬНЫЙ ЗНАК

Сам не ведая как,
Ты слетел без раздумья,
Знак любви и безумья,
Восклицательный знак!

Застающий врасплох
Тайну каждого........
.  .  .  .
Заключительный вздох!

В небо кинутый флаг  — 
Вызов смелого жеста.
Знак вражды и протеста,
Восклицательный знак!

<1913>

* * *

Взгляните внимательно и если возможно  —  нежнее.
И если возможно  —  подольше с нее не сводите очей
Она перед вами — дитя с ожерельем на шее
И локонами до плечей.

В ней — все, что вы любите, все, что, летя вокруг света
Вы уже не догоните  —  как поезда ни быстры.
Во мне говорят не влюбленность поэта
И не гордость сестры.

Зовут ее Ася: но лучшее имя ей  —  пламя,
Которого не было, нет и не будет вовеки ни в ком.
И помните лишь, что она не навек перед вами.
Что все мы умрем...

1913

* * *

В тяжелой мантии торжественных обрядов,
Неумолимая, меня не встреть.
На площади, под тысячами взглядов,
Позволь мне умереть.

Чтобы лился на волосы и в губы
Полуденный огонь.
Чтоб были флаги, чтоб гремели трубы
И гарцевал мой конь.

Чтобы церквей сияла позолота,
В раскаты грома превращался гул,
Чтоб из толпы мне юный кто-то
И кто-то маленький кивнул.

В лице младенца ли, в лице ли рока
Ты явишься  —  моя мольба тебе:
Дай умереть прожившей одиноко
Под музыку в толпе.

Феодосия, 1913

* * * 

Вы родились певцом и пажем.
Я  —  с золотом в кудрях.
Мы  —  молоды, и мы еще расскажем
О королях.

Настроив лютню и виолу,
Расскажем в золоте сентябрьских аллей,
Какое отвращение к престолу
У королей.

В них  —  демон самообороны,
Величия их возмущает роль,  — 
И мой король не выдержит корону,
Как ваш король.

Напрасно перед их глазами
Мы простираемся в земной пыли,  — 
И  —  короли  —  они не знают сами,
Что  —  короли!

1913

* * *

Макс Волошин первый был,
Нежно Майенку любил,
Предприимчивый Бальмонт
Звал с собой за горизонт,
Вячеслав Иванов сам
Пел над люлькой по часам:
Баю-баюшки-баю,
Баю Майенку мою.

1913