Вадим Шершеневич

СЛЕЗЫ КУЛАК ЗАЖАТЬ

Отчаянье проехало под глаза синяком, В этой синьке белье щек не вымою. Даже не знаю, на свете каком Шарить тебя, любимая! Как тюрьму, череп судьбы раскрою ли? Времени крикну: «Свое предсказанье осклабь!» Неужели страшные пули В июле В отданную мне грудь, как рябь?! Где ты? Жива ли еще, губокрылая? В разлуке кольцом горизонта с поэтом Обручена? Иль в могилу тело еще неостылое, Как розовая в черный хлеб ветчина? Гигантскими качелями строк в синеву Молитвы наугад возношу... О тебе какой? О живой Иль твоей приснопамятной гибелью, Бесшабашный шут?! Иль твоей приснопамятной гибелью, Ненужной и жуткой такой, Ты внесешься в новую библию Великомученицей и святой; А мне?.. Ужасом стены щек моих выбелю. Лохмотья призраков становятся явью. Стены до крови пробиваю башкой. Рубанком языка молитвы выстругав. Сотни строк написал я за здравье, Сотни лучших за упокой. Любимая! Как же? Где сил, чтобы вынести Этих дней полосатый кнут. Наконец, и мой череп не дом же терпимости, Куда всякие мысли прут. Вечер верстами меряет згу. Не могу. От скрипа ломаются зубы. Не могу. От истерик шатается грудь. Неужели по улицам выпрашивать губы, Как мальчишка окурок просит курнуть. Солнце рыжее, пегое По комнате бегает Босиком. Пустотою заскорузлое сердце вымою. Люди! Не знаю: на свете каком Неводом веры поймаю любимую. О нас: о любимой плюс поэте — Даже воробьи свистят. Обокрали лишь двух мы на свете, Но эти Покражу простят. На одну Чашку все революции мира, На другую мою любовь и к ней Луну, Как медную гирю, — И другая тяжелей! Рвота пушек. По щекам равнин веснушками конница. Шар земной у новых ключей. А я прогрызаю зубами бессонницы Густое тесто ночей. Кошки восстаний рыжим брюхом в воздухе И ловко на лапы четырех сел. Но, как я, мечтал лишь об отдыхе В Иерусалим Христа ввозивший осел. Любимая! Слышу: далеко винтовка — Выключатель счастья — икнет... Это, быть может, кто-то неловко Лицо твое — блюдо весны — Разобьет. Что же дальше? Любимая! Для полной весны Нужно солнце, нагнущее выю, Канитель воробьев и смола из сосны, Да глаза твои сплошь голубые. Значит: больше не будет весны? Мир присел от натуги на корточки И тянет луну, на луче, как Бурлак. Раскрываю я глаз моих форточки, Чтобы в черепе бегал сквозняк. Счастья в мире настанет так много!.. Я ж лишен И стихов и любви. Судьба, словно слон, Подняла свою ногу Надо мною. Ну, что же? Дави! Что сулят? — В обетованную землю выезд? Говорят — Сегодняшний день — вокзал. Слон, дави! Может, кровь моя выест, Словно серная капля, у мира глаза. В простоквашу сгущая туманы, На оселке Моих строк точу топор. Сколько раз в уголке Я зализывал раны! Люди! Не жаловался до сих пор. А теперь города повзъерошу я, Не отличишь проселка от Невского! Каждый день превращу я в хорошую Страницу из Достоевского! Череп шара земного вымою — И по кегельбану мира его легко Моя рука. А пока Даже не знаю: на свете каком Шарить тебя, любимая?! Судьба огрызнулась. Подол ее выпачкан Твоим криком предсмертным... О ком? А душа не умеет на цыпочках Так и топает сапогом. Небо трауром туч я закрою. Как кукушка, гром закудахчет в простор. На меня свой мутный зрачок с ханжою Графин, как циклоп, упер. Умереть? Не умею. Ведь Остановка сердца отменяется... Одиночество, как лапу медведь, Сосет меня ночью и не наедается. Любимая! Умерла. Глаза, как конвой, Озираются: Куда? Направо? Прямо? Любимая! Как же? А стихам каково Без мамы? С 1917-го года В обмен на золото кудрей твоих Все стихи тебе я отдал. Ты смертью возвращаешь их. Не надо! Не надо! Куда мне?! Не смею Твоим именем окропить тишину. Со стихами, как с камнем На шее, Я в мире иду ко дну. С душою растерзанней рытвин Галиции Остывшую миску сердца голодным несу я. Не смею за тебя даже молиться, Помню: «Имени моего всуе...» Помню: сколько раз с усопшей моею Выступал на крестовый поход любви. Ах, знаю, что кровь из груди была не краснее, Не краснее, Чем губы твои. Знаю: пули, Что пели от боли В июле Фьють... фыоть... Вы не знали: в ее ли, В мою ли Вжалились грудь. Мир, бреди наугад и пой. Шагай, пока не устанут ноги! Нам сегодня, кровавый, с тобой Не по дороге!!! Из Евангелья вырвал я начисто О милосердьи страницы и в згу — На черта ли эти чудачества, Если выполнить их не могу. Какие-то глотки святых возвещали: «В начале Было слово...» Ненужная весть! Я не знаю, что было в начале, Но в конце — только месть! Душа обнищала... Душа босиком. Мимо рыб молчаливых И болтливых Людей мимо я... Знаю теперь, на свете каком Неводом нежности поймаю любимую! Эти строки с одышкой допишет рука, Отдохнут занывшие плечи, — И да будет обоим земля нам легка, Как легка была первая встреча. 1919 г.

(источник — В. Шершеневич «Листы имажиниста»,
Ярославль, «Верхне-Волжское книжное издательство», 1997 г.)