София Парнок

Стихотворения

(1912—1915)

I Белой ночью «Словно дан мои первоначальные...» «С пустынь доносятся...» На закате «На каштанах пышных ты венчальные...» «Сегодня с неба день поспешней...» «Я не люблю церквей, где зодчий...» «Голубыми туманами с гор на озера плывут вечера...» «Смотрят снова глазами незрячими...» «Полувесна и полуосень!..» «Как светел сегодня свет!..» «Ветер ярый, ветер гневный...» «Летят, пылая, облака...» II «Закат сквозь облако течет туманно-желтый...» «Мягко, лоно, будь постельное...» «Забыла тальму я барежевую...» Каролине Павловой «Вчера ты в этой жизни жил...» «Злому верить не хочу календарю...» «Где море? Где небо? Вверху ли, внизу?..» III «Как встарь, смешение наречий...» Фридриху Круппу «К нам долетит ли бранный огонь?..» «Люблю тебя в твоем просторе я...» IV «Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут...» «На синем — темно-розовый закат...» «Туго сложен рот твой маленький...» Сонет («Следила ты за играми мальчишек») «Я не знаю моих предков, — кто они?...» «К чему узор расцвечивать пестро?..» Екатерине Гельцер «Кипящий звук неторопливых арб...» Триолеты «Как милый голос, оклик птичий...» «Как в истерике, рука по гитаре...» Рондель («Она поет: «Аллаверды...») Гадание «Должно быть, голос мой бездушен...» V Сафические строфы («Эолийской лиры лишь песнь заслышу...») «Люблю в романе вес пышное и роковое...» Сафические строфы («Слишком туго были зажаты губы...») «Он в темных пальцах темную держал...» Рондо («Я вспомню все. Всех дней, в одном безмерном миге...») «Журавли потянули к югу...» «Да, я одна. В час расставания...» «Снова на профиль гляжу я твой крутолобый...» «Что мне усмешка на этих жестоких устах!..» «Причуды мыслей вероломных...» «Ни утоленности, ни жажды...» «Твои следы в отцветшем саду свежи...» Рондо («Ужель конец? Глаза ненасытимы...») «Он ходит с женщиной в светлом...» «В земле бесплодной не взойти зерну...» Алкеевы строфы «Окиньте беглым, мимолетным взглядом...» «Скажу ли вам: я вас люблю?..» «Узорами заволокло...» «В этот вечер нам было лет по сто...» Газелы («Утишительница боли — твоя рука...») «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою...» «Снова знак к отплытию нам дан!..» «Этот вечер был тускло-палевый...»

I Над бесприютной головой Пылай, кочующее небо!

БЕЛОЙ НОЧЬЮ Не небо — купол безвоздушный Над голой белизной домов, Как будто кто-то равнодушный С вещей и лиц совлек покров. И тьма — как будто тень от света, И свет — как будто отблеск тьмы. Да был ли день? И ночь ли это? Не сон ли чей-то смутный мы? Гляжу на все прозревшим взором, И как покой мой странно тих, Гляжу на рот твой, на котором Печать лобзаний не моих. Пусть лживо-нежен, лживо-ровен Твой взгляд из-под усталых век, — Ах, разве может быть виновен Под этим небом человек!

========== Словно дан мои первоначальные Воскресила ты, весна. Грезы грезятся мне беспечальные, Даль младенчески ясна. Кто-то выдумал, что были бедствия, Что я шла, и путь тернист. Разве вижу не таким, как в детстве, я Тополев двуцветный: лист? Разве больше жгли и больше нежили Солнца раннего лучи? Голоса во мне поют не те же ли: «Обрети и расточи»? Богу вы, стихи мои, расскажете, Что, Единым Им дыша, Никуда от этой тихой пажити Не ушла моя душа.

========== С пустынь доносятся Колокола. По полю, по сердцу Тень проплыла. Час перед вечером В тихом краю. С деревцем встреченным Я говорю. Птичьему посвисту Внемлет душа. Так бы я по свету Тихо прошла. 16 марта 1915

НА ЗАКАТЕ Даль стала дымно-сиреневой. Облако в небе — как шлем. Веслами воду не вспенивай: Волн ее надо, — зачем! Там, у покинутых пристаней, Клочья не ваших ли коль? Бедная, выплачь и выстони Первых отчаяний боль. Шлем — посмотри — вздумал вырасти, Но, расплываясь, потух. Мята ль цветет, иль от сырости Этот щекочущий дух? Вот притянуло вас к отмели, — Слышишь, шуршат камыши?.. Много ль у нас люди отняли, Если не взяли души?

========== На каштанах пышных ты венчальные Свечи ставишь вновь, весна. Душу строю, как в былые дни, Песни петь бы, да звучат одни Колыбельные и погребальные, — Усладитепьницы сна,

========== Сегодня с неба день поспешней Свой охладелым луч унес. Гостеприимные скворешни Пустеют в проседи берез. В кустах акаций хруст, — сказать бы: Сухие щелкают стручки. Но слишком странны тишь усадьбы И сердца громкие толчки... Да, эта осень — осень дважды! И тоже, что листва, шурша, Листок нашептывает каждый, Твердит усталая душа.

========== Я не люблю церквей, где зодчий Слышнее Бога говорит, Где гений в споре с волей Отчей В ней не затерян, с ней не слит. Где человечий дух тщеславный Как бы возносится над ней, Мне византийский купол плавный Колючей готики родней. Собор Миланский! Мне чужая Краса! — Дивлюсь ему и я, — Он, точно небу угрожая, Свои вздымает острия. Но оттого ли, что так мирно Сияет небо, он — как крик? Под небом, мудростью надмирной, Он суетливо так велик. Вы, башни! В высоте орлиной Мятежным духом взнесены, Как мысли вы, когда единой Они не объединены! И вот другой собор... Был смуглый Закат и желтоват и ал, Когда впервые очерк круглый Мне куполов твоих предстал. Как упоительно неярко На плавном небе, плавный, ты Блеснул мне, благостный Сан-Марко, Подъемля тонкие кресты! Ложился, как налет загара, На мрамор твой — закатный свет... Мне думалось: какою чарой Одушевлен ты и сотрет? Что есть в тебе, что инокиней Готова я пред Богом пасть? — Господней воли плавность линий Святую знаменует власть. Пять куполов твоих — как волны... Их плавной силой поднята, Душа моя, как кубок полный, До края Богом налита. 1914 Forte del Marmi

========== Голубыми туманами с гор на озера плывут вечера. Ни о завтра не думаю я, ни о завтра и ни о вчера. Дни — как сны. Дни — как сны. Безотчетному мысли покорней. Я одна, но лишь тот, кто один, со вселенной Господней вдвоем. К тайной жизни, во всем разлитой, я прислушалась в сердце моем, — И не в сердце ль моем всех цветов зацветающих корни? И ужели в согласьи всего не созвучно биенье сердец, И не сон — состязание воль? — Всех венчает единый венец: Надо всем, что живет, океан расстилается горний.

========== Смотрят снова глазами незрячими Матерь Божья и Спаситель-Младенец. Пахнет ладаном, маслом и воском. Церковь тихими полнится плачами. Тают свечи у юных смиренниц В кулачке окоченелом и жестком. Ах, от смерти моей уведи меня, Ты, чьи руки загорелы и свежи, Ты, что мимо прошла, раззадоря! Не в твоем ли отчаянном имени Ветер всех буревых побережий, О, Марина, соименница моря! 5 августа 1915 Святые Горы

========== Полувесна и полуосень! В прорыве мутных облаков Плывет задумчивая просинь. Во влажных далях лес лилов. Прибита ветром к придорожью Листа осеннего руда, И точно холод ходит дрожью По зябкой тихости пруда. Но вспыхнет зной не в этом небе ль? В листве не этих ли дубрав? Уж юный зеленеет стебель В сединах прошлолетних трав.

========== Как светел сегодня свет! Как живы ручьи живые! Сегодня весна впервые, И миру нисколько лет! И этот росток стебля, Воистину, первороден, Как в творческий день Господень, Когда зацвела земля. Всем птицам, зверям и мне, Затерянной между ними, Адам нарекает имя, — Не женщине, а жене. Ни святости, ни греха! Во мне, как во всем, дыханье, Подземное колыханье Вскипающего стиха. Ноябрь 1915 (?)

========== Ветер ярый, ветер гневный, Рвущий в море паруса, Я твои в струне напевной Вызываю голоса. Сердцу скучно быть спокойным, — Застучи в моей крови, Словно посвистом разбойным Злые силы созови. Разорви сознанья привязь, Всем страстям открой пути. Своевольем осчастливясь, Время к бездне подойти. Ветер ярый, ветер гневный, Рвущий в море паруса, Разбуди в струне напевной Ветровые голоса!

========== Летят, пылая, облака, Разрушился небесный город. Упряма поступь и легка, Раскинут ветром вольный ворот. Кто мне промолвил «добрый путь», Перекрестил — кто на дорогу? Пусть не устанут ветры дуть, От твоего стремить порога. Былое — груз мой роковой — Бросаю черту на потребу. Над бесприютной головой Пылай, кочующее небо! 31 июля 1915 Святые Горы

II В безмерный час тоски земной...

========== Закат сквозь облако течет туманно-желтый, И розы чайные тебе я принесла. В календаре опять чернеет знак числа Того печального, когда от нас ушел ты. С тех пор луна цвела всего двенадцать раз, Двенадцать раз она, расцветши, отцветала, Но сколько милых уст, но сколько милых глаз С тех пор закрылось здесь, в ночах и днях, устало. Иду. Бесцелен путь, и мой напрасен шаг, И на щеках моих так жалко-праздны слезы. Все минет навсегда. Минутен друг и враг, Как это облако вдали, как эти розы.

========== Мягко, лоно, будь постельное, Глубь глубокая — земля. Колыханье колыбельное, Лейся, поле шевеля. Травы, заведите шепоты, Вечер, росы расплесни, Над могилой одиноко ты, Божий глаз — звезда, блесни. Утиши шаги беспечные, Ты, кто мимо шел, спеша. Вспомни: здесь на веки вечные Убаюкана душа.

========== Памяти моей матери «Забыла тальму я барежевую. Как жаль!» — сестре писала ты. Я в тонком почерке выслеживаю Души неведомой черты. Ты не умела быть доверчивою: Закрыты глухо а и о. Воображением дочерчиваю Приметы лика твоего. Была ты тихой, незатейливою, Как строк твоих несмелый строй. И все, что в сердце я взлелеиваю, Тебе б казалось суетой. Но мне мила мечта заманчивая, Что ты любила бы меня: Так нежен завиток, заканчивая Вот это тоненькое я.

КАРОЛИНЕ ПАВЛОВОЙ И вновь плывут поля — не видишь ты, не видишь! — И одуванчик умилительно пушист. Росинку шевеля, — не видишь ты, не видишь! — Пошатывается разлатый лист. И провода поют, — не слышишь ты, не слышишь, Как провода поют над нивами, и как Вдали копыта бьют — не слышишь ты, не слышишь! — И поздний выстрел будит березняк. Июль у нас, январь, — не помнишь ты, не помнишь: Тебе столетие не долгосрочной дня. Так памятлива встарь, — не помнишь ты, не помнишь Ни вечера, ни ветра, ни меня! 24 сентября 1915

========== Я воскрешенья не хочу... Ф. Сологуб Вчера ты в этой жизни жил, Был на меня твой взгляд приподнят, — И вот, сам дьявол услужил, Тебя являя мне сегодня: В сафьянный вклеен переплет, Ты на листе старинной книги. Бровей все так же крут разлет, Все так же лба покоен выгиб. И лиходумных глаз мягка Монашеская поволока, И та же алчность и тоска — Твой рот, прорезанный жестоко. Лишь милой вольностью одежд Век отдаленный обозначен, — Ревнивый, тощий смокинг где ж? Докучно стан твой им не схвачен. Груди не очертил жилет Самодовольным полукругом, — На тьме волос твоих берет, Плаща зыбится ткань упруго. И складка каждая вольна — Здесь широка, там снова уже — Атласа темная волна У шеи тает в пене кружев... В безмерный час тоски земной О смерти, об иной отчизне, Открыто дерзко предо мной Свидетельство нетленной жизни.

========== Злому верить не хочу календарю. Кто-то жуткий, Что торопишь? Я не подарю Ни минутки. Каждый день тебе по одному листку, — Разве мало? Ростовщичью ублажать твою тоску Я устала. С нотной, чудится мне, спрыгнул ты строки Черной ноткой, Вечно складываешь пальчики-крючки Ты щепоткой, — Отщипнуть бы, выхватить из жизни день, Душу вытрясть. Я твою, пустая, злая дребедень, Знаю хитрость. Осень, осень только по календарю! Кто-то жуткий, Не обманешь, — я не подарю Ни минутки.

========== Где море? Где небо? Вверху ли, внизу? По небу ль, по морю ль тебя я везу, Моя дорогая? Отлив. Мы плывем, но не слышно весла, Как будто от берега нас отнесла Лазурь, отбегая. Был час. — Или не был? — В часовенке гроб, Спокойствием облагороженный лоб, — Как странно далек он! Засыпало память осенней листвой... О радости ветер лепечет и твой Развеянный локон. Февраль 1915 (?)

III И ядра — дьявола плуги — взрывают ноги.

========== И дам тебе ключи от Царства Небесного: и что свяжешь на Земле, то будет связано на небесах... Евангелие от Матфея, гл. 16

Как встарь, смешение наречий, — Библейский возвратился век, И поднял взгляд нечеловечий На человека человек. Гонимы роковою ложью, Друг в друге разъяряют злость, И, поминая имя Божье, В Христову плоть вонзают гвоздь. По нивам и по горным кряжам Непостижимый свист ядра... Что скажете и что мы скажем На взгляд взыскующий Петра? 26 октября 1915

ФРИДРИХУ КРУППУ Сонет На грани двух веков стоишь ты, как уступ, Как стародавний грех, который не раскаян, Господней казнию недоказненный Каин, Братоубийственный, упорный Фридрих Крупп! На небе зарево пылающих окраин. На легкую шинель сменяя свой тулуп, Идет, кто сердцем щедр и мудро в речи скуп, — Расцветов будущих задумчивый хозяин... И ядра — дьявола плуги — взрывают нови, И севом огненным рассыпалась шрапнель... О, как бы дрогнули твои крутые брови И забродила кровь, кровавый чуя хмель! Но без тебя сверкнул, и рухнул, и померк Тобой задуманный чугунный фейерверк.

========== К нам долетит ли бранный огонь? Крылаты лихие дела! — Ржет конь, Яростный конь, Грозный конь, Грызет удила. Тучей закрыли призрачный луч, С поморья нагрянув, ветра, — Тьма туч, Скопище туч, Пляска туч Над градом Петра. В дни грозовые слышится вновь Знакомый раскатистый скок. Взвел бровь, Тяжкую бровь, Злую бровь Державный Ездок.

========== Люблю тебя в твоем просторе я И в каждой вязкой колее. Пусть у Европы есть история, — Но у России: житие. В то время, как в духовном зодчестве Пытает Запад блеск ума, Она в великом одиночестве Идет к Христу в себе сама. Порфиру сменит ли на рубище, Державы крест на крест простой, — Над странницею многолюбящей Провижу венчик золотой. Ноябрь 1915 (?)

IV Все же промчится скорей песней обманутый день... Овидий

========== Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут, Если узнаешь, что лук Эроса не был тугим, Что нецелованный рот не твоим лобзаньем раздвинут, И, несговорчив с тобой, алый уступчив с другим, Если в пустыню сады преобразила утрата, — Пальцем рассеянным все ж лирные струны задень: В горести вспомни, поэт, ты слова латинского брата: «Все же промчится скорей песней обманутый день». 1912

========== На синем — темно-розовый закат И женщина, каких поют поэты. Вечерний ветер раздувает плат: По синему багряные букеты. И плавность плеч и острия локтей Явила ткань узорная, отхлынув. Прозрачные миндалины ногтей Торжественней жемчужин и рубинов. У юных мучениц такие лбы И волосы — короны неподвижней. Под взлетом верхней девичьей губы Уже намеченная нега нижней. Какой художник вывел эту бровь, И на виске лазурью тронул вену, Где Рюриковичей варяжья кровь Смешалась с кровью славною Комнена? 16 сентября 1915

========== Туго сложен рот твой маленький, Взгляд прозрачен твой и тих, — Знаю, у девичьей спаленки Не бродил еще жених. Век за веком тропкой стоптанной Шли любовников стада, Век за веком перешептано Было сладостное «да». Будет час и твой, — над участью Станет вдруг чудить любовь, И предчувствие тягучестью Сладкою вольется в кровь. Вот он — милый! Ты указана — Он твердит — ему судьбой. Ах, слова любви засказаны, Как заигран вальс пустой! Но тебе пустоговоркою Милого не мнится речь: Сердцем ты — дитя незоркое, Лжи тебе не подстеречь. Ты не спросишь в ночи буйные, Первой страстью прожжена, Чьи касанья поцелуйные Зацеловывать должна... Туго сложен рот твой маленький, Взгляд прозрачен твой и тих, — Знаю, у девичьей спаленки Не бродил еще жених.

СОНЕТ Следила ты за играми мальчишек, Улыбчивую куклу отклоня. Из колыбели прямо на коня Неистовства тебя стремил излишек. Года прошли, властолюбивых вспышек Своею тенью злой не затемня В душе твоей, — как мало ей меня, Беттина Арним и Марина Мнишек! Гляжу на пепел и огонь кудрей, На руки, королевских рук щедрей, — И красок нету на моей палитре! Ты, проходящая к своей судьбе! Где всходит солнце, равное тебе? Где Гёте твой и где твой Лже-Димитрий? 9 мая 1915

========== Я не знаю моих предков, — кто они? Где прошли, из пустыни выйдя? Только сердце бьется взволнованней, Чуть беседа зайдет о Мадриде. К этим далям овсяным и клеверным, Прадед мой, из каких пришел ты? Всех цветов глазам моим северным Опьянительней черный и желтый. Правнук мой, с нашей кровью старою, Покраснеешь ли, бледноликий, Как завидишь певца с гитарою Или женщину с красной гвоздикой? 15 июня 1915 Коктебель

========== К чему узор расцвечивать пестро? Нет упоения сильней, чем в ритме. Два такта перед бурным болеро Пускай оркестр гремучий повторит мне. Не поцелуй — предпоцелуйный миг, Не музыка, а то, что перед нею, — Яд предвкушений в кровь мою проник, И загораюсь я и леденею.

ЕКАТЕРИНЕ ГЕЛЬЦЕР И вот она! Театр безмолвнее Невольника перед царем. И палочка взвилась, как молния, И вновь оркестра грянул гром. Лучи ль над ней свой блеск умножили, Иль от нее исходит день? И отрок рядом с ней — не то же ли, Что солнцем брошенная тень? Его непостоянством мучая, Носок вонзает в пол, и вдруг, Как циркулем, ногой летучею Вокруг себя обводит круг. И, следом за мгновенным роздыхом, Пока вскипает страсть в смычках, Она как бы вспененным воздухом Взлетает на его руках... Так встарь другая легконогая — Прабабка «русских Терпсихор» — Сердца взыскательные трогая, Поэта зажигала взор. У щеголей не те же чувства ли, Но разочарованья нет: На сцену наведен без устали Онегина «двойной лорнет». 26 октября 1915

========== Кипящий звук неторопливых арб Просверливает вечер сонно-жаркий. На сене выжженном, как пестрый скарб, Лежат медноволосые татарки. Они везут плоды. На конских лбах Лазурных бус позвякивают кисти. Где гуще пурпур — в вишнях ли, в губах? Что — персик или лица золотистей? Деревня: тополя в прохладе скал, Жилища и жаровни запах клейкий. Зурна заныла, — и блеснул оскал Татарина в узорной тюбетейке. 7 июля 1915 Коктебель

ТРИОЛЕТЫ Как милый голос, оклик птичий Тебя призывно горячит, Своих, особых, полн отличий. Как милый голос, оклик птичий, — И в сотне звуков свист добычи Твой слух влюбленный отличит. Как милый голос, оклик птичий Тебя призывно горячит. В часы, когда от росных зерен В лесу чуть движутся листы, Твой взор ревнив, твой шаг проворен. В часы, когда от росных зерен Твой черный локон разузорен, В лесную глубь вступаешь ты — В часы, когда от росных зерен В лесу чуть движутся листы. В руках, которым впору нежить Лилеи нежный лепесток, — Лишь утро начинает брезжить, — В руках, которым впору нежить, Лесную вспугивая нежить, Ружейный щелкает курок — В руках, которым впору нежить Лилеи нежный лепесток. Как для меня приятно странен Рисунок этого лица, — Преображенный лик Дианин! Как для меня приятно странен, Преданьем милым затуманен, Твой образ женщины-ловца. Как для меня приятно странен Рисунок этого лица!

========== Как в истерике, рука по гитаре Заметалась, забилась, — и вот О прославленном, дедовском Яре Снова голос роковой поет. Выкрик пламенный, — и хору кивнула, И поющий взревел полукруг, И опять эта муза разгула Сонно смотрит на своих подруг. В черном черная, и белы лишь зубы, Да в руке чуть дрожащий платок, Да за поясом воткнутый, грубый, Слишком пышный, неживой цветок. Те отвыкнуть от кочевий успели В ресторанном тепле и светле. Тех крестили в крестильной купели, Эту — в адском смоляном котле! За нее лишь в этом бешеном сброде, Задивившись на хищный оскал, Забывая о близком походе, Поднимает офицер бокал. 26 сентября 1915

РОНДЕЛЬ Она поет: «Аллаверды, Аллаверды — Господь с тобою», — И вздрогнул он, привычный к бою, Пришлец из буйной Кабарды. Рука и взгляд его тверды, — Не трепетали пред пальбою. Она поет: «Аллаверды, Аллаверды — Господь с тобою». Озарены цыган ряды Луной и жженкой голубою. И, упоенная собою, Под треск гитар, под вопль .орды Она поет: «Аллаверды». 29 сентября 1915

ГАДАНИЕ Я — червонная дама. Другие, все три, Против меня заключают тайный союз. Над девяткой, любовною картой, — смотри: Книзу лежит острием пиковый туз, Занесенный над сердцем колючий кинжал. Видишь: в руках королей чуждых — жезлы, Лишь червонный один меч в руке своей сжал, Злобно глядит, — у других взгляды не злы... Будет любовь поединком двух воль. Кто же он, кто же он, грозный король? Ни друзей, ни веселий, ни встреч, ни дорог! — Словно оборвана нить прежней судьбы, И не свадебный хор стережет мой порог, — Брачной постелью в ту ночь будут гробы. От всего, что любимо, меня отделя, Черные, видишь, легли карты кругом. Мысли, черные мысли — гонцы короля: Близок приход роковой в светлый мой дом... Будет любовь поединком двух воль. Кто же он, кто же он, грозный король? Ноябрь 1915 (?)

========== Должно быть, голос мой бездушен И речь умильная пуста. Сонет дописан, вальс дослушан И доцелованы уста. На книгу облетает астра, В окне заледенела даль. Передо мной: «L’Abesse de Castro», Холодно-пламенный Стендаль. Устам приятно быть ничьими, Мне мил пустынный мой порог... Зачем приходишь ты, чье имя Несет мне ветры всех дорог? 3 сентября 1915

V Я вспомню все.

САФИЧЕСКИЕ СТРОФЫ Эолийской лиры лишь песнь заслышу, Загораюсь я, не иду — танцую, Переимчив голос, рука проворна, — Музыка в жилах. Не перо пытаю, я струны строю, Вдохновенною занята заботой: Отпустить на волю, из сердца вылить Струнные звоны. Не забыла, видно, я в этой жизни Незабвенных нег незабвенных песен, Что певали древле мои подруги В школе у Сафо.

========== Люблю в романе вес пышное и роковое: Адский смех героинь, напоенный ядом клинок... А наша повесть о том, что всегда нас — двое, Что, друг к другу прильнув, я одна и ты одинок. О, как таинствен герой романтически-тощий, С томной бледностью щек, с разлетом суровым бровей! И есть ли тайна скучнее нашей и проще: Неслиянность души с душою, возлюбленной ей.

САФИЧЕСКИЕ СТРОФЫ Слишком туго были зажаты губы, — Проскользнуть откуда могло бы слово? — Но меня позвал голос твой — я слышу — Именем нежным. А когда, так близки и снова чужды, Возвращались мы, над Москвой полночной С побережий дальних промчался ветер, — Морем подуло... Ветер, ветер с моря, один мой мститель, Прилетит опять, чтобы ты, тоскуя, Вспомнил час, когда я твое губами Слушала сердце.

========== Он в темных пальцах темную держал, Тяжелую и сладостную розу. По набережной к дому провожал Нас Requiem суровый Берлиоза. Под нами желтая рвалась река, Как будто львиная металась грива... И, подавая розу, льнет тоскливо К моей руке его рука. Над мраморною лестницей, в саду Стелили тени плавные платаны, И слабо волновался на ходу Лиловый шелк торжественной сутаны... И расстаемся мы не потому ль (Ах, был весь Рим в том профиле орлином!), Что горьким вереском и острым тмином В моей стране цветет июль? 29 июля 1915 Святые Горы

РОНДО Я вспомню все. Всех дней, в одном безмерном миге, Столпятся предо мной покорные стада. На пройденных путях ни одного следа Не минуя, как строк в моей настольной книге, И злу всех дней моих скажу я тихо «да». Не прихотью ль любви мы вызваны сюда, — Любовь, не тщилась я срывать твои вериги! И без отчаянья, без страха, без стыда Я вспомню все. Пусть жатву жалкую мне принесла страда, Не колосом полны — полынью горькой — риги, И пусть солгал мой бог, я верою тверда, Не уподоблюсь я презренному расстриге В тот бесконечный миг, в последний миг, когда Я вспомню все.

========== Журавли потянули к югу. В дальний путь я ухожу. Где я встречу ее, подругу, Роковую госпожу? В шумном шелке ли, в звонких латах? В кэбе, в блеске ль колесниц? Под разлетом бровей крылатых Где ты, ночь ее ресниц? Иль полунощные бульвары Топчет злой ее каблук? Или спрятался локон ярый Под монашеский клобук? Я ищу, подходя к театру, И в тиши церковных стен — Не Изольду, не Клеопатру, Не Манон и не Кармен! 1 августа 1915 Святые Горы

========== Да, я одна. В час расставания Сиротство ты душе предрек. Одна, как в первый день создания Во всей вселенной человек! Но, что сулил ты в гневе суетном, То суждено не мне одной, — Не о сиротстве ль повествуют нам Признанья тех, кто чист душой? И в том нет высшего, нет лучшего, Кто раз, хотя бы раз, скорбя, Не вздрогнул бы от строчки Тютчева: «Другому как понять тебя?»

========== Снова на профиль гляжу я твой крутолобый И печально дивлюсь странно-близким чертам твоим. Свершилося то, чего не быть не могло бы: На пути на одном нам не было места двоим. О, этих пальцев тупых и коротких сила, И под бровью прямой этот дико-недвижный глаз! Раскаяния, — скажи, — слеза оросила, Оросила ль его, затуманила ли хоть раз? Не оттого ли вражда была в нас взаимной И страстнее любви и правдивей любви стократ, Что мы двойника друг в друге нашли? Скажи мне, Не себя ли казня, казнила тебя я, мой брат?

========== Что мне усмешка на этих жестоких устах! Все, чем живу я, во что безраздумно я верую, Взвесил, оценщик, скажи, на каких ты весах? Душу живую какою измерил ты мерою? Здесь ли ты был, когда совершалось в тиши Дело души?

========== Причуды мыслей вероломных Не смог дух алчный превозмочь, — И вот, из тысячи наемных, Тобой дарована мне ночь. Тебя учило безразличье Лихому мастерству любви. Но вдруг, привычные к добыче, Объятья дрогнули твои. Безумен взгляд, тоской задетый, Угрюм ревниво сжатый рот, — Меня терзая, мстишь судьбе ты За опоздалый мой приход.

========== Ни утоленности, ни жажды В истоме вашей не подстеречь. Ко всем приветны и взор и речь: Соперник мне никто и каждый. Но необещанным отрадам Как не предать мне мечты, когда Не говорите ни нет, ни да, Но рот целуете мне взглядом? О, нежные скупые руки, Как бережете свою вы лень... Но под глазами густеет тень: Он будет — час любовной муки!

========== Твои следы в отцветшем саду свежи, — Не все, года, дыханьем своим смели вы! Вернись ко мне, на пройденный путь счастливый, Печаль свою с печалью моей свяжи. Пусть я не та, что прежде, и ты не тот, Бывалых дней порадуемся удачам, А об ином, чего не сказать, поплачем, — Ведь горечь слез о прошлом мягчит, не жжет. Пока закат твой ярый не стал томней, Пока с дерев ветрами убор не согнан, Пока твой взор, встречаясь с моим, так огнен, Вернись ко мне, любимый, вернись ко мне!

РОНДО Ужель конец? Глаза ненасытимы, Уста мои ненасытимей глаз, Сама судьба им указала вас, Но лишь мгновенье пробыли одни мы. Ужель последним будет первый раз? Молчание — не тот же ли отказ! Я не молю, мой друг неумолимый, Но как, тоскуя, не спросить хоть раз: Ужель конец? Вы, для других мне изменив проказ, От уст моих к другим устам гонимы, Кому сквозь смех вверяете рассказ О том, как друг вас любит нелюбимый? Ужель последний возвещен мне час? Ужель конец?

========== Он ходит с женщиной в светлом, — Мне рассказали. — Дом мой открыт всем ветрам, Всем ветрам. Они — любители музык — В девять в курзале. Стан ее плавный узок, Так узок... Я вижу: туманный берег, В час повечерья, Берег, холмы и вереск, И вереск. И рядом с широким фетром Белые перья... Сердце открыто ветрам, Всем ветрам! 17 июня 1915

========== В земле бесплодной не взойти зерну, Но кто не верил чуду в час жестокий? — Что возвестят мне пушкинские строки? Страницы милые я разверну. Опять, опять «Ненастный день потух», Оборванный пронзительным «но если»! Не вся ль душа моя, мой мир не весь ли В словах теперь трепещет этих двух? Чем жарче кровь, тем сердце холодней, Не сердцем любишь ты — горячей кровью. Я в вечности, обещанной любовью, Не досчитаю слишком многих дней. В глазах моих веселья не лови: Та, третья, уж стоит меж нами тенью. В душе твоей не вспыхнуть умиленью, Залогу неизменному любви, — В земле бесплодной не взойти зерну, Но кто не верил чуду в час жестокий? — Что возвестят мне пушкинские строки? Страницы милые я разверну.

АЛКЕЕВЫ СТРОФЫ И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты: Два синих солнца под бахромой ресниц, И кудри темноструйным вихрем, Лавра славней, нежный лик венчают. Адонис сам предшественниц юный мой! Ты начал кубок, ныне врученный мне, — К устам любимой приникая, Мыслью себя веселю печальной: Не ты, о юный, расколдовал ее. Дивясь на пламень этих любовных уст, О, первый, не твое ревниво, — Имя мое помянет любовник. 3 октября 1915

========== Окиньте беглым, мимолетным взглядом Мою ладонь: Здесь две судьбы, одна с другою рядом, Двойной огонь. Двух жизней линии проходят остро, Здесь «да» и «нет», — Вот мой ответ, прелестный Калиостро, Вот мой ответ. Блеснут ли мне спасительные дали, Пойду ль ко дну, — Одну судьбу мою вы разгадали, Но лишь одну.

========== Скажу ли вам: я вас люблю? Нет, ваше сердце слишком зорко. Ужель его я утолю Любовною скороговоркой? Не слово — то, что перед ним: Молчание минуты каждой, Томи томленьем нас одним, Единой нас измучай жаждой. Увы, как сладостные «да», Как все «люблю вас» будут слабы, Мой несравненный друг, когда Скажу я, что сказать могла бы.

========== Узорами заволокло Мое окно. — О, день разлуки! — Я на шершавое стекло Кладу тоскующие руки. Гляжу на первый стужи дар Опустошенными глазами, Как тает ледяной муар И расползается слезами. Ограду перерос сугроб, Махровей иней и пушистей, И садик — как парчовый гроб, Под серебром бахром и кистей... Никто не едет, не идет, И телефон молчит жестоко. Гадаю — нечет или чет? — По буквам вывески Жорж Блока.

========== В этот вечер нам было лет по сто. Темно и не видно, что плачу. Нас везли по Кузнецкому мосту, И чмокал извозчик на клячу. Было все так убийственно просто: Истерика автомобилей; Вдоль домов непомерного роста На вывесках глупость фамилий; В вашем сердце пустынность погоста; Рука на моей, но чужая, И извозчик, кричащий на остов, Уныло кнутом угрожая.

ГАЗЕЛЫ Утишительница боли — твоя рука, Белотелый цвет магнолий — твоя рука. Зимним полднем постучалась ко мне любовь, И держала мех соболий твоя рука. Ах, как бабочка, на стебле руки моей Погостила миг — не боле — твоя рука! Но зажгла, что притушили враги и я, И чего не побороли, твоя рука: Всю неистовую нежность зажгла во мне, О, царица своеволий, твоя рука! Прямо на сердце легла мне (я не ропщу: Сердце это не твое ли!) — твоя рука.

========== Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою. Сафо «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» — Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня! Ночью задумалась я над курчавой головкою, Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя, — «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою, Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком... В дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою: Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком, — «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». Но под ударом любви ты — что золото ковкое! Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени, Где словно смерть провела снеговою пуховкою... Благодарю и за то, сладостная, что в те дни «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». Февраль 1915 (?)

========== Снова знак к отплытию нам дан! Дикой полночью из пристани мы выбыли. Снова сердце — сумасшедший капитан — Правит парус к неотвратной гибели. Вихри шар луны пустили в пляс И тяжелые валы окрест взлохматили... — Помолись о нераскаянных о нас, О поэт, о спутник всех искателей! 7 февраля 1915

========== Этот вечер был тускло-палевый, — Для меня был огненный он. Этим вечером, как пожелали Вы, Мы вошли в театр «Унион». Помню руки, от счастья слабые, Жилки — веточки синевы. Чтоб коснуться руки не могла бы я, Натянули перчатки Вы. Ах, опять подошли так близко Вы, И опять свернули с пути! Стало ясно мне: как ни подыскивай, Слова верного не найти. Я сказала: «Во мраке карие И чужие Ваши глаза...» Вальс тянулся, и виды Швейцарии: На горах турист и коза. Улыбнулась, — Вы не ответили... Человек не во всем ли прав! И тихонько, чтоб Вы не заметили, Я погладила Ваш рукав.

Комментарии

Публикуется по изданию: Парнок С. «Стихотворения» Пг., 1916.

Рецензии: Герцык А.//Северные записки. 1916, февраль; Волошин М. Голоса поэтов//Речь. 1917, № 129.

I

Эпиграф к первому разделу сборника — ст. 11 — 12 из стихотворения «Летят, пылая, облака...»

Белой ночью — Русская мысль. 1915, май. Варианты: ст. 9 — «смотрю», ст. 11 — «смотрю».

«Словно дни мои первоначальные...» — Северные записки.1915, январь.

«С пустынь доносятся...» — Северные записки. 1915, май — июнь. В журнале посвящение В. А. и Б. К. Зайцевым.

На закате — Северные записки. 1914, июнь. С посвящением — Моей сестре.

«На каштанах пышных ты венчальные...» — Северные записки. 1915, январь.

«Сегодня с неба день поспешней...» — Ст. 4. — ср.: «И береза в проседи//Чуткий лист колышет» («Я иду куда-то...»), «И вспомнить не могу без слез//И этот домик, и скворешню//В умильной проседи берез» («Все отдаленнее, все тише...»). Необычность этого образа в том, что традиционно в фольклоре и поэзии береза является символом юности и весны (см. изд. Поляковой, с. 323 — 324). Ст. 9 — ср. у Тютчева: «Какое лето, что задето!..» (в черновом варианте: «О, это лето, это лето!..») («Лето», 1854).

«Я не люблю церквей, где зодчий...» — Северные записки. 1917, июль. Перепечатано: альм. «Мир искусств в образах поэзии»/Собр. В. Боричевский. М., 1922. В журнале указано место написания — Венеция. Вариант: ст. 3 — «Где зодчий, споря с волей отчей...».

«Голубыми туманами с гор на озера плывут вечера...» — Северные записки. 1914, июль. В журнале озаглавлено: «Вечером». Вариант: ст. 4 — «...со Вселенною Божьей вдвоем...».

«Смотрят снова глазами незрячими...» — Марина — Цветаева Марина Ивановна (1892 — 1941). Стихотворение написано в период близкой дружбы с М. Цветаевой, подробнее об этом см.: [Не]закатные оны дни.

«Ветер ярый, ветер гневный...» (с. 258). — Ст. 9 — ср.: «И вот сегодня я иду//У Музы не на поводу...» («И вот расстались у ворот...»), «Не во мне уже, а возле//Дышишь ты, моя душа.//Миг, — и оборвется привязь...» («За стеною бормотанье...»), «И рвется тонкая привязь,//И нет тяготенья земли...» («Послушай, друг мой, послушай...»), «Я слабею, и слабеет привязь,//Крепко нас вязавшая с тобой...» («Будем счастливы во что бы то ни стало...»). Ст. 16 — ср.: «Тот же голос поет ветровой...» («Разве полночь такая — от Бога?..»), а также у Блока («Россия», 1908): «...твои мне песни ветровые...» (см. изд. Поляковой, с. 324).

II

Эпиграф ко второму разделу сборника — ст. 25 стихотворения «Вчера ты в этой жизни жил...».

«Мягко, лоно, будь постельное...» — Северные записки. 1913, февраль.

«Забыла тальму я барежевую...» — Русская мысль. 1915, февраль. В журнале озаглавлено: «Письмо». Перепечатано: альм. «Весенний салон поэтов». М., 1918. Памяти моей матери — мать С. Парнок, Александра Абрамовна Идельсон (? — 1891), умерла при рождении близнецов — брата и сестры Парнок.

Каролине Павловой — Павлова Каролина Карловна (урожд. Яниш; 1807 — 1893) — поэтесса, собрание стихотворений которой, изданное в 1914 году В. Я. Брюсовым, привлекло внимание многих поэтов того времени. На творчество С. Парнок ее поэзия оказала значительное влияние.

«Вчера ты в этой жизни жил...» — Северные записки. 1913, февраль. Варианты: ст. 8 — «упорен», ст. 15 — «капризный», ст. 27 — «раскрыто». Эпиграф из стихотворения Ф. Сологуба «Я воскрешенья не хочу...» (1900). Ст. 7 — в описании человеческого лица Парнок обращает внимание прежде всего на брови и глаза — ср.: «И под бровью прямой этот дико-недвижный глаз!..» («Снова на профиль гляжу я твой крутолобый...»), «С разлетом суровым бровей...» («Люблю в романе все пышное и роковое...»), «Под разлетом бровей крылатых..,» («Журавли потянули к югу...»), «И надо всем, как черных два крыла,//Крутых бровей приближенные дуги...» («О, чудный час, когда душа вольна...»), «выгнутые брови» («Посвящение»), «крутые брови» («Фридриху Круппу») (см. изд. Поляковой, с. 326).

«Злому верить не хочу календарю...» — На автографе М. Ф. Гнесина — посвящение: Михаилу Фабиановичу Гнесину. Гнесин Михаил Фабианович (1883 — 1957) — композитор и педагог, с которым С. Парнок была дружна в 1900 — 1910-е годы. Ст. 9 — ср.: «Он был, как черный завиток,//К нам с нотной спрыгнувший бумаги...» («Дирижер») (см. изд. Поляковой, с. 326).

«Где море? Где небо? Вверху ли, внизу?..» — Ст. 1 — ср. у Тютчева: «Как опрокинутое небо,//Над нами море трепетало...» («Восток белел...») (см. изд. Поляковой, с. 326).

III

Эпиграф к третьему разделу — ст. 9 стихотворения «Фридриху Круппу».

Фридриху Круппу — Альм. «Сборник 1914 год»/ Под ред. С. А. Лопашова. М., 1914. Вариант: ст. 6 — «на жесткую шинель». Включено в Антологию Ежова и Шамурина. Крупп Фридрих — глава одной из крупнейших промышленных монополий Германии в период первой мировой войны. Заводы Крупна поставляли вооружение для германской армии.

«К нам долетит ли бранный огонь?..» — Северные записки. 1915, сентябрь. Перепечатано: альм. «Весенний салон поэтов». М., 1918; альм. «Мир искусств в образах поэзии»/Собр. Е. Боричевский. М., 1922.

«Люблю тебя в твоем просторе я...» — Ст. 11 — ср. у К. Павловой: «многолюбящая душа» («Когда шучу я...», 1854), ст. 12 — ср. у К. Павловой: «Крутой Россия шла дорогой,//Носила горестный венец...» («Разговор в Кремле», 1854) (см. изд. Поляковой, с. 326).

IV

«Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут...» — Перепечатано: Розы Пиерии.

«На синем — темно-розовый закат...» — Комнены (правильно Комнины) — династия византийских императоров (1081-1185).

Сонет («Следила ты за играми мальчишек...») — Посвящено Марине Цветаевой. Беттина Арним — Бреттанно Беттина (в замужестве Беттина фон Арним; 1785 — 1859), писательница, представительница романтизма в Германии. Жена поэта Ахима фон Арнима, сестра поэта Брентано; ее близкими друзьями были выдающиеся люди. Б. Брентано издала свою переписку с И. В. Гете, она также дружила с его матерью, Элизабет Гете. В 1904 году в Германии вышла книга, включающая переписку Беттины с ее рано погибшей подругой, поэтессой Каролиной фон Грюндероде. Личностью и творчеством Б. Брентано Цветаева увлекалась в 1910-е годы. Марина Мнишек (ок. 1588 — ок. 1614) — польская авантюристка, жена Лжедмитрия I и Лжедмитрия II. Умерла в заточении. С ее образом связан поэтический цикл Цветаевой «Марина», где используется мотив тезок-двойников.

Екатерине Гельцер — Перепечатано: альм. «Мир искусств в образах поэзии» /Собр. Б. Боричевский. М., 1922. Гельцер Екатерина Васильевна (1876 — 1962) — балерина, с которой Парнок была в дружеских отношениях. Ст. 17 — 18 «Так встарь другая...» — речь идет о прославленной балерине пушкинского времени Авдотье Истоминой (1799 — 1848). «Прабабка «русских Терпсихор» — ср. у Пушкина: «Узрю ли русской Терпсихоры//Душой исполненный полет...» («Евгений Онегин», гл. 1, 19). Ст. 24 — Онегина «двойной лорнет» — ср. у Пушкина: «Двойной лорнет, косясь, наводит//На ножки незнакомых дам...» («Евгений Онегин», гл. 1, 21) (см. изд. Поляковой, с. 327).

«Кипящий звук неторопливых арб...» — Включено в Антологию Ежова и Шамурина.

Триолеты (с. 273). — Триолет — (от фр. «тройной») — одна из твердых форм лирической поэзии, восходящая к старофранцузскому рондо. Триолет состоит из восьми стихов и строится только на двух рифмах — одной мужской и одной женской, расположенных по схеме: ab aaa bab. Своеобразие формы триолета заключается в повторах целых стихов, которые, однако, не подходят под тип обособленного рефрена, а тесно сплетаются с тканью стихотворения.

«Как в истерике, рука по гитаре...» — «Яр» — известный московский ресторан.

Рондель (от фр. «круглый») — Был популярен во французской поэзии XV века — твердая стихотворная форма такого же типа, как триолет, но более пространная: 13 или 14 стихов в 3 строфах с рифмовкой abba, abab, abbaaa (b) — последний стих последнего рефрена обычно опускается. Ст. 1 — 2 — цитируется начало застольной кавказской песни, популярной в начале века:

Аллаверды! Господь с тобою. Таков наш клич перед войной. Мы с ним идем отважно к бою. Аллаверды! Господь с тобой.

Гадание — Варианты в автографе из архива М. Ф. Гнесина: ст. 11 — «Ни друзей, ни веселий, ни грез, ни дорог», ст. 13 — 14 — «И на мой опустелый не ступят порог //Светлольющихся рифм стройных ряды». В автографе посвящение К. Липскерову (о нем см. коммент. к стихотворению «Акростих»).

Ст. 9 — (см. изд. Поляковой, с. 328) — мотив любви как поединка «воль» неоднократно появляется у Парнок:

О поединок роковой! Два сердца, вечно распаленные Ненасытимою враждой, И тела два, для ласк сплетенные. (Новый журнал для всех. 1910, октябрь).

И ужели в согласьи всего не созвучно биенье сердец, И не сон — состязание воль?.. («Голубыми туманами с гор на озера плывут вечера...»)

Ср. у Тютчева:

Любовь, любовь — гласит преданье — Союз души с душой родной, Их съединеиье, сочетанье, И роковое их слиянье, И поединок роковой. («Предопределение», 1850 — 1851)

Ср. у Цветаевой:

В том поединке своеволий Кто, в чьей руке был только мяч? Чье сердце — Ваше ли, мое ли — Летело вскачь? (Цикл «Подруга», № 2)

V

Эпиграф к пятому разделу — повторяющаяся строка из стихотворения «Рондо».

Сафические строфы («Эолийской лиры лишь петь заслышу...») — Северные записки. 1915, май — июнь. Вариант: ст. 9 — «я в жизни этой». Перепечатано: Розы Пиерии. Включено в Антологию Ежова и Шамурина. Сафическая строфа — одна из наиболее употребительных строф античной метрики. Состояла из трех сафических 11-сложников и одного адония. Названа по имени древнегреческой поэтессы Сафо (VII — VI вв. до н. э.), которая ввела ее в употребление.

«Люблю в романе все пышное и роковое...» — Северные записки. 1913, декабрь. Варианты: ст. 1 — «люблю в романе я пышное», ст. 5 — «романически».

Сафические строфы («Слишком туго были зажаты губы...») — Перепечатано: Розы Пиерии.

«Он в темных пальцах темную держал...» — Берлиоз Гектор Луи (1803 — 1869) — французский композитор, дирижер, писатель. Requiem (1837) — одно из самых известных его произведений.

Рондо («Я вспомню все. Всех дней, в одном безмерном миге...») — Северные записки. 1915, ноябрь — декабрь. Перепечатано: альм. «Весенний салон поэтов». М., 1918. Рондо (от фр. «круглый») — первоначально во французской поэзии конца XIV века: твердая стихотворная форма: стихотворение из 15 строк в 3 строфах с рифмовкой aabba, abbR, aabbaR, где R — обычно нерифмующийся рефрен, повторяющий первые слова первой строки.

«Журавли потянули к югу...» — Ст. 1 — 2 — ср.: «На Арину осеннюю — в журавлиный лёт — //Собиралась и я в странствие,//Только не в теплые страны,//А подалее, друг мой, подалее...».

Изольда — героиня средневековой западноевропейской легенды о трагической любви Тристана и Изольды, на основе которой французский историк Ж. Бедье написал роман «Тристан и Изольда» (1900), завоевавший широкую популярность. Клеопатра — последняя египетская царица из династии Птолемеев Клеопатра VII (69 г. до н. э. — 30 г. до н. э.), любовница римского императора Юлия Цезаря и жена Марка Антония, вместе с которым покончила жизнь самоубийством после поражения в борьбе с Октавианом Августом. Манон — героиня романа французского писателя А. Ф. Прево «История кавалера де Грие и Манон Леско» (1733). Кармен — героиня одноименной новеллы французского писателя П. Мериме (1845), на основе которой была написана опера Ж. Визе (1875).

«Да, я одна. В час расставания...» — Северные записки. 1913, декабрь. В журнале эпиграф из «Silentium!» Тютчева: «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?» Ст. 12 — повторение цитаты из того же стихотворения. Ср. у Блока цитирование того же стихотворения:

Но помни Тютчева заветы: Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои. («О, как смеялись...», 1911)

«Снова на профиль гляжу я твой крутолобый...» — Северные записки. 1915, ноябрь — декабрь. Вариант: ст. 11 — «Что мы свой двойник друг в друге нашли».

«Твои следы в отцветшем саду свежи...» — Северные записки. 1915, ноябрь — декабрь.

Рондо («Ужель конец? Глаза ненасытимы...») — Северные записки. 1915, февраль.

«Он ходит с женщиной в светлом...» — Вторичная публикация: Ковчег. Вариант: ст. 11 — «Берег, волны и вереск...».

«В земле бесплодной не взойти зерну...» — Перепечатка: альм. «Весенний салон поэтов». М., 1918. Включено в Антологию Ежова и Шамурина. Ст. 5 — цитируется начальная строка стихотворения Пушкина «Ненастный день потух...» (1824).

Алкеевы строфы — Перепечатано: Розы Пиерии. Включено в Антологию Ежова и Шамурина. Алкеева строфа — логаэдическая (т. е. состоящая из разнометрических стоп), четырехстрочная строфа, названная по имени древнегреческого поэта Алкея (VII — VI вв. до н. э.).

«Окиньте беглым, мимолетным взглядом...» — Калиостро — Калиостро Джузеппе Бальзаме (1743 — 1795) — итальянский авантюрист, выдававший себя за чародея.

«В этот вечер нам было лет по сто...» — Кузнецкий .мост — одна из центральных московских улиц. Ст. 8 — возможно влияние эпизода из романа «Анна Каренина» (ч. YII, гл. 27) Л. Толстого, в котором Анна читает вывески и поражается «глупости фамилий» (см. изд. Поляковой, с. 330).

Газелы (с. 288). — Газель — строфа восточного стихосложения, особенно известная по персидским образцам. В персидской поэзии газелями назывались лирические стихотворения, в которых рифмуют два первых полустишия, затем та же рифма сохраняется во всех вторых полустишиях каждого последующего бейта по типу аа, ba, ca, da и т. д. Число строк в газели всегда четное, вид рифмы, размер и количество стихов — произвольное.

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою...» — Перепечатано: Розы Пиерии. Эпиграф и повторяющаяся строка — из Сафо в переводе Вяч. Иванова (ср. этот же фрагмент в переводе В. В. Вересаева: «Ты казалась ребенком невзрачным и маленьким»). Ст. 7 — ср.: «Смотрит радостно и зорко/Твой расширенный зрачок...», «Еще во весь глаз твой зрачок не расширен...» («Она беззаботна еще, она молода...»), «Зрачок его кошачий сужен...» («Мне снилось: я бреду впотьмах...») (см. изд. Поляковой, с. 330).

«Снова знак к отплытию нам дан!..» — Северные записки. 1915, май — июнь. Перепечатано: Ковчег, где вариант: ст. 6 — «Ветры волны бурные взлохматили».

«Этот вечер был тускло-палевый...» — Не вошло в сборник 1916 года, было внесено С. В. Поляковой в личный, исправленный экземпляр «ардисовского» сборника. Текст и датировка — по записи С. В. Поляковой, которая возможным адресатом стихотворения считала М. Цветаеву. См. об этом: [Не] закатные оны дни, с. 52. Об источнике текста (архив Е. Я. Эфрон) см.: [Не]закатные оны дни, с. 124.

(источник — «Sub rosa»: А. Герцык, С. Парнок, П. Соловьева, Черубина де Габриак»,
М., «Эллис Лак», 1999 г.)

Мир МЦ | Серебряный век | Писатели | Поиск | Гостевая книга Парнок | Поэзия | Проза | Письма | Фото | Библиография | Статьи | Книги | Ссылки

Проект: «Мир Марины Цветаевой». Координатор проекта: Ф. Левичев, 1999—2000. Ведущий раздела: Н. Доля, 2000. © Дизайн: FTdesign, 2000.