Осип Мандельштам

«Tristia»

(1922)





1. * * *

- Как этих покрывал и этого убора 
Мне пышность тяжела средь моего позора!

	- Будет в каменной Трезене 
	Знаменитая беда, 
	Царской лестницы ступени 
	Покраснеют от стыда, 
	.................
	.................
	И для матери влюбленной 
	Солнце черное взойдет. 

- О, если б ненависть в груди моей кипела - 
Но, видите, само презнанье с уст слетело. 

	- Черным пламенем Федра горит 
	Среди белого дня. 
	Погребальный факел горит 
	Среди белого дня. 
	Бойся матери, ты, Ипполит: 
	Федра - ночь - тебя сторожит 
	Среди белого дня. 

- Любовью черною я солнце запятнала
Смерть охладит мой пыл из чистого фиала...

	- Мы боимся, мы не смеем 
	Горю царскому помочь. 
	Уязвленная Тезеем, 
	На него напала ночь. 
	Мы же, песнью похоронной 
	Провожая мертвых в дом, 
	Страсти дикой и бессонной 
	Солнце черное уймем. 

			1916


2. Зверинец

1

Отверженное слово "мир" 
В начале оскорбленной эры; 
Светильник в глубине пещеры 
И воздух горных стран - эфир; 
Эфир, которым не сумели, 
Не захотели мы дышать. 
Козлиным голосом, опять, 
Поют косматые свирели. 


2

Пока ягната и волы 
На тучных пастибщах водились 
И дружелюбные садились 
На плечи сонных скал орлы,- 
Германец выкормил орла, 
И лев британцу покорился, 
И галльский гребень появился 
Из петушиного хохла. 


3 

А ныне завладел дикарь 
Священной палицей Геракла, 
И черная земля иссякла, 
Неблагодарная, как встарь. 
Я палочку возьму сухую, 
Огонь добуду из нее.
Пускай уходит в ночь глухую 
Мной всполошенное зверье.


4 

Петух, и лев, темно-бурый
Орел, и ласковый медведь - 
Мы для войны построим клеть, 
Звериные пригреем шкуры. 
А я пою вино времен,
Источник речи италийской,
И, в колыбели праарийской,
Славянский и германский лен.


3. * * *

В разноголосице девического хора 
Все церкви нежные поют на голос свой, 
И в дугах каменных Успенского собора 
Мне брови чудятся, высокие, дугой. 

И с укрепленного архангелами вала 
Я город озирал на чудной высоте. 
В стенах Акрополя печаль меня снедала,
По русском имени и русской красоте. 

Не диво ль дивное, что вертоград нам снится, 
Где реют голуби в горячей синеве, 
Что православные крюки поет черница: 
Успенье нежное - Флоренция в Москве. 

И пятиглавные московские соборы 
С их итальянскою и русскою душой 
Напоминают мне - явление Авроры, 
Но с русским именем и в шубке меховой. 

			1916


4. * * *

На розвальнях, уложенных соломой, 
Едва прикрытые рогожей роковой, 
От Воробьевых гор до церковки знакомой 
Мы ехали огромною Москвой. 

А в Угличе играют дети в бабки,
И пахнет хлеб, оставленный в печи. 
По улицам меня везут без шапки, 
И теплятся в часовне три свечи. 

Не три свечи горели, а три встречи,
Одну из них сам Бог благословил, 
Четвертой не бывать,- а Рим далече,
И никогда он Рима не любил. 
Ныряли сани в черные ухабы, 
И возвращался с гульбища народ. 
Худые мужики и злые бабы 
Переминались у ворот. 

Сырая даль от птичьих стай чернела, 
И связанные руки затекли.
Царевича везут - немеет страшно тело,
И рыжую соломы подожгли. 

			1916 


4. Соломинка 

I

Когда, соломинка, ты спишь в огромной спальне 
И ждешь, бессонная, чтоб, важен и высок, 
Спокойной тяжестью - что может быть печальней - 
На веки чуткие спустился потолок, 

Соломка звонкая, соломинка сухая, 
Всю смерть ты выпила и сделалась нежней, 
Сломалась милая соломка неживая, 
Не Саломея, нет, соломинка скорей.

В часы бессонницы предметы тяжелее, 
Как будто меньше их - такая тишина -
Мерцают в зеркале подушки, чуть белея, 
И в круглом омуте кровать отражена. 

Нет, не соломинка в торжественном атласе, 
В огромной комнате над черною Невой, 
Двенадцать месяцев поют о смертном часе, 
Струится в воздухе лед бледно-голубой. 

Декабрь торжественный струит свое дыханье, 
Как будто в комнате тяжелая Нева. 
Нет, не Соломинка, Лигейя, умиранье - 
Я научился вам, блаженные слова. 


II

Я научился вам, блаженные слова,
Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита,
В огромной комнате тяжелая Нева, 
И голубая кровь струится из гранита. 

Декабрь торжественный сияет над Невой. 
Двенадцать месяцев поют о смертном часе. 
Нет, не соломинка в торжественном атласе 
Вкушает медленный, томительный покой. 

В моей крови живет декабрьская Лигейя, 
Чья в саркофаге спит блаженная любовь,
А та, соломинка, быть может Саломея, 
Убита жалостью и не вернется вновь

			1916


5. * * * 

- Я потеряла нежную камею, 
Не знаю где, на берегу Невы. 
Я римлянку прелестную жалею - 
Чуть не в слезах мне говорили вы. 

Но для чего, прекрасная грузинка, 
Тревожить прах божественных гробниц? 
Еще одна пушистая снежинка 
Растаяла на веере ресниц. 

И кроткую вы наклонили шею. 
Камеи нет - нет римлянки, увы. 
Я Тинотину смуглую жалею - 
Девичий Рим на берегу Невы. 

			1916


6. * * * 

Собирались эллины войною 
На прелестный остров Саламин. 
Он, отторгнут вражеской рукою, 
Виден был из гавани Афин. 

А теперь друзья-островитяне 
Снаряжают наши корабли. 
Не любили раньше англичане 
Европейской сладостной земли. 

О, Европа, новая Эллада, 
Охраняй Акрополь и Пирей. 
Нам подарков с острова не надо, 
Целый лес незваных кораблей. 

			1916


7. * * * 

I

Мне холодно. Прозрачная весна 
В зеленый пух Петрополь одевает, 
Но, как медуза, невская волна 
Мне отвращенье легкое внушает. 
По набережной северной реки 
Автомобилей мчатся светляки, 
Летят стрекозы и жуки стальные, 
Мерцают звезд булавки золотые, 
Но никакие звезды не убьют 
Морской воды тяжелый изумруд. 


II

В Петрополе прозрачном мы умрем, 
Где властвует над нами Прозерпина. 
Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем, 
И каждый час нам смертная година. 
Богиня моря, грозная Афина, 
Сними могучий каменный шелом. 
В Петрополе прозрачном мы умрем,
Здесь царствуешь не ты, а Прозерпина. 

			1916


8. * * * 

1

Не веря воскресенья чуду, 
На кладбище гуляли мы. 
- Ты знаешь, мне земля повсюду 
Напоминает те холмы 
.................
.................
Где обрывается Россия 
Над морем черным и глухим. 


2

От монастырских косогоров 
Широкий убегает луг. 
Мне от владимирских просторов 
Так не хотелося на юг, 
Но в этой темной, деревянной 
И юродивой слободе 
С такой монашкою туманной 
Остаться - значит быть беде. 


3

Целую локоть загорелый 
И лба кусочек восковой. 
Я знаю - он остался белый 
Под смуглой прядью золотой. 
Целую кисть, где от браслета 
Еще белеет полоса. 
Тавриды пламенное лето 
Творит такие чудеса. 


4

Как скоро ты смуглянкой стала 
И к Спасу бедному пришла, 
Не отрываясь целовала, 
А гордою в Москве была. 
Нам остается только имя: 
Чудесный звук, на долгий срок. 
Прими ж ладонями моими 
Пересыпаемый песок. 

			1916


9. * * * 

Эта ночь непоправима, 
А у вас еще светло. 
У ворот Ерусалима 
Солнце черное взошло. 

Солнце желтое страшнее.
Баю, баюшки, баю,
В светлом храме Иудеи 
Хоронили мать мою. 

Благодати не имея 
И священства лишены, 
В светлом храме Иудеи 
Отпевали прах жены. 

И над матерью звенели 
Голоса израильтян. 
- Я проснулся в колыбели
Черным солнцем осиян. 

			1916


10. Декабрист

"Тому свидетелжство языческий сенат - 
Сии дела не умирают."
Он раскурил чубук и запахнул халат, 
А рядом в шахматы играют. 

Честолюбивый сон он променял на сруб 
В глухом урочище Сибири 
И вычурный чубук у ядовитых губ, 
Сказавших правду в скорбном мире. 

Шумели в первый раз германские дубы, 
Европа плакала в тенетах, 
Квадриги черные вставали на дыбы 
На триумфальных поворотах. 

Бывало, голубой в стаканах пунш горит, 
С широким шумом самовара 
Подруга рейнская тихонько говорит, 
Вольнолюбивая гитара. 

Еще волнуются живые голоса 
О сладкой вольности гражданства,
Но жертвы не хотят слепые небеса,
Вернее труд и постоянство. 

Все перепуталось, и некому сказать, 
Что, постепенно холодея, 
Все перепуталось, и сладко повторять: 
Россия, Лета, Лорелея. 

			1917 


11. Меганом

1

Еще далеко асфоделей 
Прозрачно-серая весна,
Пока еще на самом деле 
Шуршит песок, кипит волна. 
Но здесь душа моя вступает, 
Как Персефона в легкий круг, 
И в царстве мертвых не бывает 
Прелестных загорелых рук. 


2

Зачем же лодке доверяем 
Мы тяжесть урны гробовой 
И праздник черных роз свершаем 
Над аметистовой водой? 
Туда душа моя стремится, 
За мыс туманный Меганом, 
И черный парус возратится 
Оттуда после похорон. 


3

Как быстро тучи пробегают 
Неосвещенною грядой, 
И хлопжя черных роз летают 
Под этой ветреной луной,
И, птица смерти и рыданья, 
Влачится траурной каймой 
Огромный флаг воспоминанья 
За кипарисною кормой. 


4

И раскрывается с шуршаньем 
Печальный веер прошлых лет
Туда, где с темным содроганьем 
В песок зарылся амулет.
Туда душа моя стремится, 
За мыс туманный Меганом, 
И черный парус возвратится 
Оттуда после похорон. 


12. * * *

Когда на площадях и в тишине келейной 
Мы сходим медленно с ума, 
Холодного и чистого рейнвейна 
Предложит нам жестокая зима. 

В серебряном ведре нам предлагает стужа 
Валгаллы белое вино, 
И светлый образ северного мужа 
Напоминает нам оно. 

Но северные скальды грубы, 
Не знают радостей игры, 
И северным дружинам любы 
Янтарь, пожары и пиры. 

Им только снится воздух юга,
Чужого неба волшебство.
- И все-таки упрямая подруга 
Откажется попробовать его. 

			1917 


13. * * *

Среди священников левитом молодым 
На страже утренней он долго оставался. 
Ночь иудейская сгущалася над ним, 
И храм разрушенный угрюмо созидался. 

Он говорил: "Небес тревожна желтизна,
Уж над Евфратом ночь, бегите, иереи."
А старцы думали: "Не наша в том вина.
Се черно-желтый свет, се радость Иудеи."

Он с нами был, когда на берегу ручья
Мы в драгоценный лен субботу пеленали 
И семисвечником тяжелым освещали 
Иерусалима ночь и чад небытия. 

			1917 


14. * * *

1

Золотистого меду струя из бутылки текла 
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
"Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла, 
Мы совсем не скучаем," - и через плечо поглядела. 


2

Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни 
Сторожа и собаки. Идешь - никого не заметишь. 
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни. 
Далеко в шалаше голоса: не поймешь, не ответишь. 


3

После чаю мы вышли в огромный, коричневый сад, 
Как ресницы, на окнах опущены темные шторы,
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград, 
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы. 


4

Я сказал: "Виноград как старинная битва живет, 
Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке.
В каменистой Тавриде наука Эллады - и вот 
Золотых десятин благородные ржавые грядки. 


5

Ны, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина, 
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала. 
Помнишь, в греческом доме любимая всеми жена,
Не Елена - другая - как долго она вышивала.


6

Золотое руно, где же ты, золотое руно -
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны, 
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно, 
Одиссей возвратился, пространством и временем полный. 

			1917


15. * * *

В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа. 
Нам пела Шуберта родная колыбель,
Шумела мельница, и в песнях урагана 
Смеялся музыки голубоглазый хмель.

Старинной песни мир коричневый, зеленый, 
Но только вечно-молодой, 
Где соловьиных лип рокочущие кроны 
С звериной яростью качает царь лесной. 

И сила страшная ночного возвращенья,
Та песня дикая, как черное вино.
Это двойник - пустое привиденье
Бессмысленно глядит в холодное окно.

			1918 


16. * * *

Твое чудесное произношенье,
Горячий посвист хищных птиц, 
Скажу ль - живое впечатленье 
Каких-то шелковых ресниц. 

"Что" - Голова отяжелела...
"Во" - Это я тебя зову.
И далеко прошелестело: 
"Я тоже на земле живу." 

Пусть говорят: любовь крылата.
Смерть окрыленнее стократ. 
Еще душа борьбой объята, 
А наши губы к ней летят. 

И столько воздуха, и шелка,
И ветра в шепоте твоем, 
И, как слепые, ночью долгой 
Мы смесь бессолнечную пьем. 

			1918 


17. Tristia

1

Я изучил науку расставанья 
В простоволосых жалобах ночных. 
Жуют волы, и длится ожиданье,
Последний час веселий городских, 
И чту обряд той петушиной ночи, 
Когда, подняв дорожной скорби груз, 
Глядели в даль заплаканные очи, 
И женский плач мешался с пеньем муз. 


2

Кто может знать при слове "расставанье", 
Какая нам разлука предстоит, 
Что нам сулит петушье восклицанье, 
Когда огонь в Акрополе горит, 
И на заре какой-то новой жизни, 
Когда в сенях лениво вол жует, 
Зачем петух, глашатай новой жизни, 
На городской стене крылами бьет? 


3

И я люблю обыкновенье пряжи: 
Снует челнок, веретено жужжит. 
Смотри, навстречу, словно пух лебяжий, 
Уже босая Делия летит.
О, нашей жизни скудная основа, 
Куда как беден радости язык! 
Все было встарь, все повторится снова, 
И сладок нам лишь узнаванья миг. 


4

Да будет так: прозрачная фигурка 
На чистом блюде глиняном лежит, 
Как беличья распластанная шкурка, 
Склонясь над воском, девушка глядит. 
Не нам гадать о греческом Эребе, 
Для женщин воск, что для мужчины медь.
Нам только в битвах выпадает жребий, 
А им дано гадая умереть. 

			1918


18. Черепаха

1

На каменных отрогах Пиэрии 
Водили музы первый хоровод, 
Чтобы, как пчелы, лирники слепые 
Нам подарили ионийский мед. 
И холодком повеяло высоким 
От выпукло-девического лба, 
Чтобы раскрылись правнукам далеким 
Архипелага нежные гроба. 


2

Бежит весна топтать луга Эллады, 
Обула Сафо пестрый сапожок, 
И молоточками куют цикады, 
Как в песенке поется, перстенек. 
Высокий дом построил плотник дюжий, 
На свадьбу всех передушили кур, 
И растянул сапожник неуклюжий 
На башмаки все пять воловьих шкур. 


3

Нерасторопна черепаха-лира, 
Едва-едва беспалая ползет, 
Лежит себе на солнышке Эпира, 
Тихонжко грея золотой живот. 
Ну, кто ее такую приласкает, 
Кто спящую ее перевернет? 
Она во сне Терпандра ожидает, 
Сухих перстов предчувствуя налет. 

	
4

Поит дубы холодная криница, 
Простоволосая шумит трава, 
На радость осам пахнет медуница. 
О, где же вы, святые острова, 
Где не едят надломленного хлеба, 
Где только мед, вино и молоко, 
Скрипучий труд не омрачает неба 
И колесо вращается легко.

			1919 


19. Феодосия


1

Идем туда, где разные науки
И ремесло - шашлык и чебуреки,
Где вывеска, изображающая брюки,
Дает понятье нам о человеке.
Мужской сюртук - без головы стремленье,
Цирюльника летающая скрипка
И месмерический утюг - явленье
Небесных прачек - тяжести улыбка...


2

Здесь девушки стареющие в челках
Обдумывают странные наряды,
И адмиралы в твердых треуголках
Припоминают сон Шехеразады.
Прозрачна даль. Немного винограда,
И неизменно дует ветер свежий.
Недалеко от Смирны и Богдада,
Но трудно плыть, а звезды всюду те же.

			1919


20. * * *

1

В хрустальном омуте какая крутизна! 
За нас сиенские предстательствуют горы, 
И сумасшедших скал колючие соборы 
Повисли в воздухе, где шерсть и тишина. 


2

С висячей лестницы пророков и царей 
Спускается орган, Святого Духа крепость, 
Овчарок бодрый лай и добрая свирепость, 
Овчины пастухов и посохи судей. 


3

Вот неподвижная земля, и вместе с ней 
Я христианства пью холодный горный воздух, 
Крутое "Верую" и псалмопевца роздых, 
Ключи и рубища апостольских церквей. 


4

Какая линия могла бы передать 
Хрусталь высоких нот в эфире укрепленном, 
И с христианских гор в пространстве изумленном, 
Как Палестрины песнь, нисходит благодать. 

			1919 


21. * * *

Природа тот же Рим и отразилась в нем. 
Мы видим образы его гражданской мощи 
В прозрачном воздухе, как в цирке голубом, 
На форуме полей и в колоннаде рощи. 

Природа тот же Рим, и кажется опять 
Нам незачем богов напрасно беспокоить,
Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать, 
Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить.


22. * * *

Только детские книги читать, 
Только детские думы лелеять, 
Все большое далеко развеять, 
Из глубокой печали восстать. 

Я от жизни смертельно устал, 
Ничего от нее не приемлю, 
Но люблю мою бедную землю, 
Оттого что иной не видал. 

Я качался в далеком саду 
На простой деревяанной качели, 
И высокие темные ели 
Вспоминаю в туманном бреду. 


23. * * *

Вернись в смесительное лоно, 
Откуда, Лия, ты пришла, 
За то, что солнцу Илиона 
Ты желтый сумрак предпочла. 

Иди, никто тебя не тронет, 
На грудь отца, в глухую ночь,
Пускай главу свою уронит 
Кровосмесительница-дочь. 

Но роковая перемена 
В тебе исполниться должна.
Ты будешь Лия - не Елена.
Не потому наречена, 

Что царской крови тяжелее 
Струиться в жилах, чем другой - 
Нет, ты полюбишь иудея, 
Исчезнешь в нем - и Бог с тобой. 


24. * * *

О, этот воздух, смутой пьяный, 
На черной площади Кремля 
Качают шаткий "мир" смутьяны, 
Тревожно пахнут тополя. 

Соборов восковые лики, 
Колоколов дремучий лес, 
Как бы разбойник безъязыкий 
В стропилах каменных исчез. 

А в запечатанных соборах, 
Где и прохладно, и темно, 
Как в нежных глиняных амфорах, 
Играет русское вино. 

Успенский, дивно округленный, 
Весь удивленье райских дуг, 
И Благовещенский, зеленый, 
И, мнится, заворкует вдруг. 

Архангельский и Воскресенья 
Просвечивают, как ладонь - 
Повсюду скрытое горенье, 
В кувшинах спрятанный огонь... 


25. * * *

1

В Петербурге мы сойдемся снова, 
Словно солнце мы похоронили в нем, 
И блаженное, бессмысленное слово 
В первый раз произнесем. 
В черном бархате советской ночи, 
В бархате всемирной пустоты, 
Все поют блаженных жен родные очи, 
Все цветут бессмертные цветы. 


2

Дикой кошкой горбится столица, 
На мосту патруль стоит, 
Только злой мотор во мгле промчится 
И кукушкой прокричит. 
Мне не надо пропуска ночного, 
Часовых я не боюсь: 
За блаженное, бессмысленное слово 
Я в ночи советской помолюсь. 


3

Слышу легкий театральный шорох 
И девическое "ах" - 
И бессмертных роз огромный ворох 
У Киприды на руках. 
У костра мы греемся от скуки, 
Может быть, века пройдут, 
И блаженных жен родные руки 
Легкий пепел соберут. 


4

Где-то грядки красные партера, 
Пышно взбиты шифоньерки лож;
Заводная кукла офицера;
Не для черных душ и низменных святош... 
Что ж, гаси, пожалуй, наши свечи 
В черном бархате всемирной пустоты. 
Все поют блаженных жен крутые плечи, 
А ночного солнца не заметишь ты. 

			20 ноября 1920


26. * * *

На перламутровый челнок 
Натягивая шелка нити, 
О, пальцы гибкие, начните 
Очаровательный урок. 

Приливы и отливы рук, 
Однобразные движенья, 
Ты заклинаешь, без сомненья, 
Какой-то солнечный испуг, 

Когда широкая ладонь, 
Как раковина, пламенея, 
То гаснет, к теням тяготея, 
То в розовый уйдет огонь. 


27. * * *

От легкой жизни мы сошли с ума. 
С утра вино, а с вечера похмелье. 
Как удержать напрасное веселье, 
Румянец твой, о пьяная чума? 

В пожатьи рук мучительный обряд, 
На улицах ночные поцелуи,
Когда речные тяжелеют струи,
И фонари, как факелы, горят.

Мы смерти ждем, как сказочного волка,
Но я боюсь, что раньше всех умрет
Тот, у кого тревожно-красный рот
И на глаза спадающая челка.


28. * * *

Что поют часы-кузнечник, 
Лихорадка шелестит, 
И шуршит сухая печка,- 
Это красный шелк горит. 

Что зубами мыши точат 
Жизни тоненькое дно, 
Это ласточка и дочке 
Отвязала мой челнок. 

Что на крыше дождь бормочет,- 
Это черный шелк горит, 
Но черемуха услышит 
И на дне морском простит. 
	
Потому что смерть невинных, 
И ничем нельзя помочь, 
Что в горячке соловьиной 
Сердце теплое еще. 


29. * * *

Уничтожает пламень 
Сухую жизнь мою, 
И ныне я не камень, 
А дерево пою. 

Оно легко и грубо; 
Из одного куска 
И сердцевина дуба, 
И весла рыбака. 

Вбивайте крепче сваи, 
Стучите, молотки, 
О деревянном рае, 
Где вещи так легки. 


30. * * *

Мне Тифлис горбатый снится, 
Сазандарий стон звенит, 
На мосту народ толпится, 
Вся ковровая столица, 
А внизу Кура шумит. 

Над Курою есть духаны, 
Где вино и милый плов, 
И духанщик там румяный 
Подает гостям стаканы 
И служить тебе готов. 

Кахетинское густое 
Хорошо в подвале пить,
Там в прохладе, там в покое 
Пейте вдоволь, пейте двое:
Одному не надо пить.

В самом маленьком духане 
Ты товарища найдешь. 
Если спроcишь "Телиани".
Поплывет Тифлис в тумане, 
Ты в бутылке поплывешь. 


31. * * *

Американка в двадцать лет 
Должна добраться до Египта, 
Забыв Титаника совет, 
Что спит на дне мрачнее крипта. 

В Америке гудки поют, 
И красных небоскребов трубы 
Холодным тучам отдают 
Свои прокопченные губы. 

И в Лувре океана дочь 
Стоит, прекрасная, как тополь, 
Чтоб мрамор сахарный толочь, 
Влезает белкой на Акрополь. 

Не понимая ничего, 
Читает Фауста в вагоне 
И сожалеет, отчего 
Людовик больше не на троне. 


32. * * *

Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы. 
Медуницы и осы тяжелую розу сосут,
Человек умирает, песок остывает согретый, 
И вчерашнее солнце на черных носилках несут. 

Ах, тяжелые соты и нежные сети, 
Легче камень поднять, чем вымолвить слово "любить", 
У меня остается одна забота на свете,
Золотая забота, как времени бремя избыть. 

Словно темную воду, я пью помутившийся воздух,
Время вспахано плугом, и роза землею была,
В медленном водовороте тяжелые нежные позы, 
Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела.

			1920


33. * * *

1

Я наравне с другими 
Хочу тебе служить, 
От ревности сухими 
Губами ворожить. 
Не утоляет слово 
Мне пересохших уст, 
И без тебя мне снова 
Дремучий воздух пуст. 


2

Я больше не ревную, 
Но я тебя хочу, 
И сам себя несу я, 
Как жертву, палачу. 
Тебя не назову я 
Ни радость, ни любовь;
На дикую, чужую 
Мне подменили кровь. 


3

Еще одно мгновенье, 
И я скажу тебе: 
Не радость, а мученье 
Я нахожу в тебе. 
И, словно преступленже, 
Меня к тебе влечет 
Искусанный в смятеньи 
Вишневый нежный рот. 


4

Вернись ко мне скорее:
Мне страшно без тебя.
Я никогда сильнее 
Не чувствовал тебя. 
И в полуночной драме, 
Во сне иль наяву,
В тревоге иль в истоме - 
Но я тебя зову. 

			1920 


34. * * *

1

Чуть мерцает призрачная сцена, 
Хоры слабые теней, 
Захлестнула шелком Мельпомена 
Окна храмины своей. 
Черным табором стоят кареты, 
На дворе мороз трещит, 
Все космато: люди и предметы, 
И горячий снег хрустит. 


2

Понемногу челядь разбирает 
Шуб медвежьих вороха,
В суматохе бабочка летает,
Розу кутают в меха. 
Модной пестряди кружки и мошки, 
Театральный легкий жар, 
А на улице мигают плошки 
И тяжелый валит пар. 


3

Кучера измаялись от крика, 
И кромешна ночи тьма. 
Ничего, голубка Эвридика, 
Что у нас студеная зима. 
Слаще пенья итальянской речи 
Для меня родной язык, 
Ибо в нем таинственно лепечет 
Чужеземных арф родник. 


4

Пахнет дымом бедная овчина, 
От сугроба улица черна. 
Из блаженного, певучего притина 
К нам летит бессмертная весна,
Чтобы вечно ария звучала: 
"Ты вернешься на зеленые луга" - 
И живая ласточка упала 
На горячие снега. 


35. Веницейская жизнь

1

Веницейской жизни мрачной и бесплодной, 
Для меня значение светло,
Вот она глядит с улыбкою холодной 
В голубое дряхлое стекло. 


2

Тонкий воздух, кожи синие прожилки, 
Белый снег, зеленая парча,
Всех кладут на кипарисные носилки, 
Сонных, теплых вынимают из плаща. 


3

И горят, горят в корзинах свечи, 
Словно голубь залетел в ковчег,
На театре и на праздном вече 
Умирает человек. 


4

Ибо нет спасенья от любви и страха, 
Тяжелее платины Сатурново кольцо, 
Черным бархатом завешенная плаха 
И прекрасное лицо. 


5

Тяжелы твои, Венеция, уборы, 
В кипарисных рамах зеркала. 
Воздух твой граненый. В спальне тают горы 
Голубого, дряхлого стекла. 


6

Только в пальцах роза или склянка, 
Адриатика зеленая, прости,
Что же ты молчишь, скажи, венецианка?
Как от этой смерти праздничной уйти? 


7

Черный Веспер в зеркале мерцает, 
Все проходит. Истина темна. 
Человек родится. Жемчуг умирает.
И Сусанна старцев ждать должна. 

			1920 


36. * * *

Мне жалко, что теперь зима,
И комаров не слышно в доме, 
Но ты напомнила сама 
О легкомысленной соломе. 

Стрекозы вьются в синеве, 
И ласточкой кружится мода,
Корзиночка на голове -
Или напыщенная ода? 

Советовать я не берусь, 
И бесполезны отговорки, 
Но взбитых сливок вечен вкус 
И запах апельсинной корки. 

Ты все толкуешь наобум, 
От этого ничуть не хуже, 
Что делать: самый нежный ум 
Весь помещается снаружи. 

И ты пытаешься желток 
Взбивать рассерженною ложкой, 
Он побелел, он изнемог -
И все-таки, еще немножко...

В тебе все дразнит, все поет, 
Как итальянская рулада. 
И маленький вишневый рот 
Сухого просит винограда. 

Так не старайся быть умней, 
В тебе все прихоть, все минута. 
И тень от шапочки твоей 
Венецианская баута. 

			Декабрь 1920


37. * * *

Вот дароносица, как солнце золотое 
Повисла в воздухе - великолепный миг. 
Здесь должен прозвучать лишь греческий язык: 
Взять в руки целый мир, как яблоко простое. 

Богослуженые торжественный зенит, 
Свет в круглой храмине под куполом в июле, 
Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули 
О луговине той, где время не бежит. 

И Евхаристия, как вечный полдень длится - 
Все причащаются, играют и поют, 
И на виду у всех божественный сосуд 
Неисчерпаемым веселием струится. 


38. * * *

Когда Психея-жизнь спускается к теням 
В полупрозрачный лес вослед за Персефоной, 
Слепая ласточка бросается к ногам 
С стигийской нежностью и веткою зеленой. 

Навстречу беженке спешит толпа теней, 
Товарку новую встречая прчитаньем, 
И руки слабые ломают перед ней 
С недоумением и робким упованьем. 

Кто держит зеркальце, кто баночку духов;
Душа ведь женщина, ей нравятся безделки, 
И лес безлиственный прозрачных голосов 
Сухие жалобы кропят, как дождик мелкий. 

И в нежной сутолке не зная, что начать, 
Душа не узнает прозрачные дубравы, 
Дохнет на зеркало и медлит передать 
Лепешку медную с туманной переправы. 


39. * * *

Возьми на радость из моих ладоней 
Немного солнца и немного меда, 
Как нам велели пчелы Персефоны. 

Не отвязать неприкрепленной лодки, 
Не услыхать в меха обутой тени, 
Не превозмочь в дремучей жизни страха. 

Нам остаются только поцелуи, 
Мохнатые, как маленькие пчелы, 
Что умирают, вылетев из улья. 

Они шуршат в прозрачных дебрях ночи, 
Их родина дремучий лес Тайгета, 
Их пища - время, медуница, мята. 

Возьми ж на радость дикий мой подарок - 
Невзрачное сухое ожерелье 
Из мертвых пчел, мед превративших в солнце. 


40. Сумерки свободы

1

Прославим, братья, сумерки свободы, 
Великий сумеречный год.
В кипящие ночные воды 
Опущен грузный лес тенет. 
Восходишь ты в глухие годы,
О, солнце, судия-народ. 


2

Прославим роковое бремя, 
Которое в слезах народный вождь берет. 
Прославим власти сумрачное бремя, 
Ее невыносимый гнет. 
В ком сердце есть, тот должен слышать, время, 
Как твой корабль ко дну идет. 


3

Мы в легионы боевые 
Связали ласточек, и вот 
Не видно солнца, вся стихия 
Щебечет, движется, живет,
Сквозь сети сумерки густые 
Не видно солнца, и земля плывет. 


4

Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий, 
Скрипучий поворот руля. 
Земля плывет. Мужайтесь, мужи,
Как плугом, океан деля, 
Мы будем помнить и в летейской стуже, 
Что десяти небес нам стоила земля. 


41. * * *

1

На страшной высоте блуждающий огонь! 
Но разве так звезда мерцает? 
Прозрачная звезда, блуждающий огонь, 
Твой брат, Петрополь, умирает! 


2

На страшной высоте земные сны горят, 
Зеленая звезда летает. 
О, если ты звезда,- воды и неба брат, 
Твой брат, Петрополь, умирает. 


3

Чудовищный корабль на страшной высоте 
Несется, крылья расправляет. 
Зеленая звезда, в прекрасной нищете 
Твой брат, Петрополь, умирает. 


4

Прозрачная весна над черною Невой 
Сломалась. Воск бессмертья тает. 
О, если ты звезда - Петрополь, город твой, 
Твой брат, Петрополь, умирает.


42. Ласточка

1

Я слово позабыл, что я хотел сказать:
Слепая ласточка в чертог теней вернется 
На крыльях срезанных с прозрачными играть. 
В беспамятстве ночная песнь поется. 


2

Не слышно птиц. Бессмертник не цветет, 
Прозрачны гривы табуна ночного, 
В сухой реке пустой челнок плывет, 
Среди кузнечников беспамятствует слово. 


3

И медленно растет как бы шатер иль храм, 
То вдруг прокинется безумной Антигоной, 
То мертвой ласточкой бросается к ногам 
С стигийской нежностью и веткою зеленой. 


4

О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд. 
И выпуклую радость узнаванья. 
Я так боюсь рыданья Аонид, 
Тумана, звона и зиянья. 


5

А смертным власть дана любить и узнавать, 
Для них и звук в персты прольется, 
Но я забыл, что я хочу сказать, 
И мысль бесплотная в чертог теней вернется. 


6

Все не о том прозрачная твердит, 
Все ласточка, подружка, Антигона,
А на губах, как черный лед, горит 
Стигийского воспоминанье звона. 

			1920 


43. * * *

За то, что я руки твои не сумел удержать, 
За то, что я предал соленые нежные губы, 
Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать. 
Как я ненавижу пахучие древние срубы.

Ахейские мужи во тьме снаряжают коня, 
Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко, 
Никак не уляжется крови сухая возня, 
И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка. 

Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел!
Зачем преждевременно я от тебя оторвался!
Еще не рассеялся мрак и петух не пропел, 
Еще в древесину горячий топор не врезался. 

Прозрачной слезой на стенах проступила смола, 
И чувствует город свои деревянные ребра, 
Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла, 
И трижды приснился мужьям соблазнительный образ. 

Где милая Троя? Где царский, где девичий дом? 
Он будет разрушен, высокий Приамов скворечник. 
И падают стрелы сухим деревянным дождем, 
И стрелы другие растут на земле, как орешник. 

Последней звезды безболезненно гаснет укол, 
И серою ласточкой утро в окно постучится, 
И медленный день, как в соломе проснувшийся вол, 
На стогнах шершавых от долгого сна шевелится. 

			Декабрь 1920 


44. * * *

Исакий под фатой молочной белизны 
Стоит седою голубятней, 
И посох бередит седые тишины 
И чин воздушный сердцу внятный. 

Столетних панихид блуждающий призрАк, 
Широкий вынос плащаницы, 
И в ветхом неводе генисаретский мрак 
Великопостные седмицы. 

Ветхозаветный дым на теплых алтарях 
И иерея возглас сирый, 
Смиренник царственный: снег чистый на плечах 
И одичалые порфиры. 

Соборы вечные Софии и Петра, 
Амбары воздуха и света, 
Зернохранилища вселенского добра, 
И риги нового завета. 

Не к вам влечется дух в годины тяжких бед, 
Сюда влачится по ступеням 
Широкопасмурным несчастья волчий след, 
Ему вовеки не изменим. 

Зане свободен раб, преодолевший страх, 
И сохранилось свыше меры 
В прохладных житницах, в глубоких закромах 
Зерно глубокой, полной веры. 

			1921






(источники — Осип Мандельштам. «Сочинения в 2-х тт.»,
М., «Художественная литература», 1990 г.,
при подготовке был использован текст с сайта «Библиотека на Bigmir.net»
и с сайта «Рисунок акварелью»,
OCR&Spellcheck: Сергей Виницкий.)